семьи и детства с факультетом менеджмента».
Друзья бросились к Косте. Тот в самом мрачном расположении духа сидел в кресле, пустым взглядом уставившись в никуда.
– Кофе будете? – буркнул он вместо приветствия.
– Какой кофе?! – закричал Семен. – Мы только что узнали, что тебя объединяют! С какой стати, на каких условиях?
– То, что я сейчас расскажу, больше походит на фантасмагорию, но поверьте: это чистая правда! Третьего дня ректор вызвал меня к себе в кабинет и спросил: «Вы смотрели вчера новости?» – «Ну да, смотрел». – «Стало быть, вы знаете о посещении президентом театра». – «Вы о разводе? Оригинальная форма подачи информации». – «Давайте не будем обсуждать поступки нашего президента, – резко оборвал он меня. – Да и позвал я вас вовсе не за этим. Ваш факультет необходимо закрыть». – «Это почему, и какая здесь связь?» – возмутился я. «А такая, что слово “семья”, имеющее место в его названии, будет теперь действовать на всех чиновников как красная тряпка на быка. Нам не просто перестанут давать деньги, а при каждом удобном случае станут пинать – и по поводу, и без». Я не верил своим ушам. Все это походило на какой-то нелепый розыгрыш. «Не может быть, чтобы вы говорили это серьезно…» В глубине души я надеялся, что Кежаев рассмеется и скажет: «Ну что вы, конечно же нет! Я вызвал вас совсем по другому поводу». Но нет. Вместо этого ректор начал орать, что он поражен моей политической близорукостью и что я абсолютно не понимаю, как работает административная машина.
Словом, он принял решение объединить мой факультет с факультетом менеджмента, причем возглавить это новообразование он предлагает мне, поскольку считает, что Агеев, декан факультета менеджмента, на эту роль не годится, да и вообще ему давно пора отправиться на покой. «Ну, и как вам такая идея?» – спросил он меня, закончив разворачивать передо мной громадье своих планов. «Идея архискверная, – отрезал я. – Во-первых, не думаю, что сейчас начнут лихорадочно закрывать все социальные институты, связанные с семьей. Во-вторых, мы никак не совместимы с факультетом менеджмента. И, наконец, самое главное: факультет – это смысл и цель всей моей жизни, причем не только моей, но и еще нескольких десятков коллег. За двадцать лет мы создали мощнейший организм, по масштабам равный любому провинциальному вузу. И вы думаете, мы так просто дадим уничтожить наше детище?» – «Я уже принял решение и отступать не намерен», – заявил ректор. «Объединение факультетов – прерогатива совета, а его члены, я полагаю, еще не окончательно утратили здравый смысл». – «Вот и посмотрим. Я вас больше не задерживаю. Вздумаете упоминать о президенте – скажу, что вы все это выдумали», – бросил он мне в спину.
– Послушайте, его самоуправство переходит все мыслимые границы! Он одно за другим принимает решения, ведущие к уничтожению вуза. Такими темпами мы скоро превратимся в лучшем случае в ПТУ, – возмутился Глеб.
– А что вы хотите? – заметил Семен. – Неограниченная власть, которой он добился, играя на человеческих слабостях и используя административный ресурс, вызывает деформацию личности, так называемый гибрис-синдром – гипертрофированное самолюбие, уверенность в собственной непогрешимости плюс совершеннейшее неприятие инакомыслия.
– Надо напомнить ему, что в античной традиции вызывающе дерзкое поведение людей боги расценивали как вызов и наказывали их, – сказал Глеб.
– Да, ты еще непременно напомни ему, что злодейства Калигулы и Нерона стоили им жизни! – усмехнулся Семен.
– Вот! – многозначительно подняв палец, произнес Костя. – Именно так я ему и скажу на заседании совета.
***
– И последнее, что нам предстоит обсудить сегодня, – это вопрос об объединении факультета семьи и детства с факультетом менеджмента, – с нарочитой усталостью произнес ректор. – Мы вынуждены пойти на это в целях экономии средств и оптимизации учебного процесса.
Все острые вопросы он ставил в конец повестки дня, на то время, когда престарелым членам совета будет уже не до обсуждений. Измученные нудными, по сути своей ни о чем, разглагольствованиями ректора по поводу малозначимых проблем, к концу заседания они чувствовали себя, словно скот в тесном загоне, и жаждали освобождения. И, услышав фразу «Все свободны», почтенные профессора вскакивали со своих мест и со счастливыми лицами устремлялись к выходу.
– Если нет возражений, приступим к голосованию.
– Есть возражение, – бросил с места Константин. – Прошу слова.
Он взошел на трибуну и, обведя зал испытующим взглядом, начал свое выступление:
– Нам предлагают принять решение, а мы безропотно готовы его поддержать безо всяких вопросов и обсуждений. Принятие подобных непродуманных, если не сказать губительных, решений привело к тому, что мы лишились статуса университета.
Возникает вопрос: зачем объединять два факультета, не имеющих ничего общего, кроме системы организации учебного процесса? Зачем из двух успешных факультетов создавать гигантское структурное подразделение с пятитысячным контингентом студентов? Нам говорят об экономии средств, но где она, покажите! Все ставки рассчитаны исходя из количества учащихся. Нам говорят об оптимизации, но, увы, эта самая оптимизация вот уже четвертый год сводится к разрушению всего, что созидалось десятилетиями.
Создается впечатление, что ректор пришел сюда с одной-единственной целью – уничтожить вуз – и теперь переходит к следующему этапу ее осуществления. Что вы называете оптимизацией? Проведение выборов преподавателей сроком на один год вместо традиционных пяти? В результате бóльшая их часть покинула вуз, а теперь уже уходят те, кто пришел на их место. Или оптимизацией вы называете катастрофическое сокращение часов по гуманитарным дисциплинам? Поздравляю: теперь наши выпускники не знают не только литературы и искусства, но даже истории своего Отечества. А может быть, в вашем понимании оптимизация учебного процесса – это единоличное управление, основанное на беспрекословном исполнении ваших распоряжений и жестоком наказании всех несогласных?
Вы анализируете свои действия, вы отдаете себе отчет в том, куда это вас заведет? Еще Аристотель писал о том, что человек, наделенный властью и при этом всячески демонстрирующий свое превосходство, плюющий на мнение других, уверовавший в свою непогрешимость и взирающий на всех с оскорбительным высокомерием, обречен на гибель. Судьбы Калигулы и Нерона – яркие тому подтверждения.
Вспышки ярости и натиск ректора можно было победить только собственным спокойствием и твердостью в отстаивании своей позиции, на что у подавляющего большинства не хватало ни сил, ни смелости. При жестком отпоре Кежаев терялся, становился жалким и тусклым.
В зале наступила гробовая тишина. Члены совета судорожно пытались понять, что происходит. Раз Константин Константинович так уверенно клеймит начальство – значит, это, скорее всего, часть сценария, разработанного во властных структурах с целью убрать ректора. Не самоубийца же он! Что делать: поддержать его или будет благоразумнее промолчать и посмотреть, как будут развиваться события дальше? Всем им было очень непросто сделать выбор.
Обстановку разрядила проректор по учебной работе Алла Григорьевна:
– Да как вы смеете клеветать на нашего всеми уважаемого ректора?! – гневно заверещала
