себя, а вообще это не смертельно, все через это проходят… Кстати, я тебе подарок приготовил, – и Слава протянул Веригину зажигалку, сделанную из патрона автомата Калашникова.
– Спасибо, – сказал Веригин.
– Не за что, – ответил Гвоздилин.
– И ты проходил приписку? – спросил Веригин.
– Я – нет, я же здесь с первого дня служу…
– Ну ладно, Бог не выдаст, свинья не съест, ты мне лучше скажи, что такое арифметика Пупкина?
– Знаешь, сколько суток ареста может дать командир роты?
– До трех.
– Точно, три, так вот, арифметика Пупкина это – три плюс три, плюс три и так до бесконечности…
– Оригинально, – удивился простоте данной армейской формулы Веригин.
– А то, – ответил на это земляк Слава Гвоздилин.
* * *
Встретил нас тогда толстый капитан, под командой которого группа военных строителей штабелевала кирпич рядом со штабом отряда – одноэтажным щитосборным бараком.
Капитан оказался замполитом части, а вовсе не прорабом, как нам вначале показалось. Под презрительные взгляды черноголовых строителей и их насмешливые реплики, произносимые нам в спины на ломаном русском, он повел нас в штаб и представил командиру и «энша».
А на следующий день мы начали проходить «курс молодого замполита» – так назвал Шабанов «комплекс мероприятий, призванных сделать из гражданских людей людей военных».
Замполит усадил нас в своем кабинете, пожаловал из своих запасов две общие тетради и начал говорить. После введения в нашу будущую специальность он сразу перешел к стройбатовским бедам, разделив их на «объективные и субъективные».
Объективные относились к стройбату вообще, субъективные – только к нашему отряду.
К концу второго дня Павел уехал домой, а я стал обживать вагончик, куда поселил меня Шнурков. Вагончик напоминал большую бочку, поставленную на колеса, и назывался БАМовским. Внутри он выглядел вполне пристойно, кругом был пластик, имелась печь, но в системе отопления чего-то недоставало, и печь не топилась. Поэтому с наступлением холодов я перебрался жить в канцелярию роты, точнее, в комнатушку, которую соорудил Шнурков, отстраивая казарму. Вход в нее был из канцелярии, и служила она местом отдыха ответственных, остававшихся в роте на ночь.
Казарма, как и штаб, была щитосборной. Для вида и пожарной безопасности ее обложили снаружи силикатным кирпичом. Внутренние же перегородки были из сухой штукатурки. Днем и ночью я отчетливо слышал из своего убежища рычащие команды больших и малых командиров, истошные крики дежурного по роте, дневальных, разноязыкую речь личного состава. И надо ли говорить, что житье в «штаб-квартире» под Моховым по сравнению с ротой было для меня сущим раем.
На третий день после развода Шабанов вновь усадил нас в своем кабинете, чтобы продолжить занятия, но тут появился Кравчук.
– Чем занимаетесь? – спросил он.
– Провожу занятия с замполитами рот, – доложил Шабанов.
Командир УНРа скривился и назидательно сказал: «Занятия нужно проводить на объектах…»
– Мы так и планировали, – сказал Шабанов и покосился на раскрытые тетради.
– Я вижу, – усмехнулся Кравчук и вышел из кабинета.
– Так, – произнес Шабанов и, чтобы выкрутиться из создавшегося положения, добавил: – Пятнадцать минут на итоги и выводы – и на объекты.
В «итогах и выводах» замполит упомянул об образцовой роте старшего лейтенанта Крона и сказал, что нам надо на нее равняться. «В ней всегда порядок и командование в работе опирается на общественность».
Образцовые роты имелись во многих отрядах, но рота Крона была самая образцовая. О ней даже писали в окружной газете, а ее командир выступал на всех активах, где говорил о созданном им «совете бригадиров», о продолжении традиций Макаренко и так далее… В конце своих выступлений он всегда приводил цитату о том, что «труд является тем социальным клеем, который склеивает коллектив и которого не купишь ни в одном магазине».
Почему тот же труд не склеивал другие коллективы, было неясно, но, может быть, я не понимал этого потому, что еще мало прослужил в стройбате.
Злые языки завистников говорили, что Крон отбирает себе лучшую молодежь очередного призыва: надо же начальству иметь командира и подразделение, на которые нужно равняться. Однако проверки не находили вокруг роты «особых условий», в действиях ротного – злоупотреблений, а только отмечали «положительную работу».
В образцовой роте должен быть образцовым и командир. И тридцатилетний Крон – сильный, уверенный в себе, чуть ироничный, с голубыми глазами одного из персонажей «Морской болезни» Куприна – был таким. Он редко появлялся на объектах: все время проводил в роте либо в штабе у «энша». На лице его не было затравленности и озабоченности командиров необразцовых рот, китель его не имел налета цемента, а сапоги всегда блестели, как блестят бока у «ЗИЛов» в правительственных кортежах.
Разумеется, четвертую роту любило командование отряда и не любило командование других рот. Но и первые, и вторые сходились на том, что в четвертой есть порядок, что ЧП там меньше, и они не такие громкие, как в других подразделениях, и это давало полное право называть роту образцовой.
Итак, теоретическая часть «курса молодого замполита» закончилась на третий день, когда приехал Кравчук и сказал Шабанову, чтобы он «не занимался ерундой, а отправил замполитов на стройку».
Шабанов тут же выполнил приказание, пояснив нам, что это тоже входит в «курс» и является его практической частью.
Практическая часть включала в себя и строевую службу.
Уже на следующей неделе я, как человек, служивший в армии, заступил в наряд дежурным по части. Горбикова оставили на потом, но людей не хватало, и спустя три дня он уже проводил на плацу развод суточного наряда, поблескивая стеклами своих очков.
В первое дежурство я, стараясь быстрее освоиться, мотался по отряду, заглядывал в бендюги, гараж, столовую, КПП, заходил в роты.
В расположение четвертой входить было приятно: там четко подавалась команда и из-за кроватей, заправляясь на ходу, мгновенно появлялся дежурный. В других ротах на меня не обращали внимания – ходит тут кто-то с повязкой, ну и хрен с ним, служба у него такая…
Был теплый вечер бабьего лета. Все свободные от работы и службы собрались вокруг курилок, и в ротах, кроме наряда, никого не было. Зайдя в очередной раз в четвертую, я увидел, что дневального у тумбочки нет: он плелся с пустым ведром из сушилки, увидев меня, остолбенел…
Тут кто-то пнул дверь умывальника изнутри, и голос, который называют командирским, рявкнул дневальному: «Рожай быстрее!»
Опередив дневального, я подошел к открытым дверям и заглянул внутрь. На полу умывальника, лицом вниз лежал одетый в ВСО парень. Струйка крови, толщиной со спичку, текла из его рта на цементный пол. Четыре «бугра», находившиеся в умывальнике, увидев меня, остолбенели так же, как и дневальный. Первым в себя пришел крепыш, стоящий
