у дверей.
– Упал, – сказал он чисто, почти без акцента, – а этот дятел нэ шевелится… человеку плохо… – И он, не дожидаясь, когда дневальный пролезет между мной и дверным косяком, сунул руку под кран и брызнул на лежащего водой. Парень открыл глаза, чуть приподнял голову, увидел среди четырех пар «кирзы» пару хромовых и поднялся.
– Ожил, – сказал один из «бугров» радостно, будто встретил земляка после долгой разлуки, – ажил, ажил…
– Зачем упал? – спросил тот, что брызгал водой, вперив в парня темный тяжелый взгляд. – Зачем…
– Идти сможешь? – перебил я его. Парень кивнул и зажал рот ладонью. Не желая выглядеть конвоиром, я пошел первым, он двинулся за мной.
– Зачем упал? – услышал я еще раз голос крепыша и понял, что это инструктаж парню, как вести себя и что говорить дежурному после посещения санчасти.
Санчасть размещалась в торце штабного барака, но до нее мы не дошли. У штаба парень рванулся в сторону и побежал прочь, петляя и пригибаясь, будто по нему могли стрелять.
Я вернулся в четвертую. «Бугров» не было, а дежурный по роте стал говорить: «Солдат нэ наш… мытца зашел… морда разбита… умывальник упал… и тут ты…»
Я понимал: меня надули, и очень ловко. Концов теперь не найти: даже присутствие на поверке в четвертой ничего не даст – за «того парня» крикнут «я», или окажется, что он работает во вторую смену, или его срочно вызвали на РММ, или он находится в госпитале, или, что самое надежное и трудно проверяемое, в самовольной отлучке – таких в отряде добрый десяток, и поэтому на одного больше, на одного меньше…
Утром я доложил о происшествии «энша». Тот послал посыльного за Кроном, но ротный-четыре уже сам мелькнул в окнах кабинета, и не один, а с двумя бойцами.
Крон вошел к начальнику штаба и, не замечая меня, бросил на стол два листка с объяснениями и коротко доложил, что вчера вечером вне расположения роты подрались два его бойца – рядовые Муртаев и Тарасенко. Тарасенко зашел в роту помыться и в умывальнике отключился, его хотели привести в чувство, но дежурный по части помешал. Он вообразил невесть что, и Тарасенко от него убежал…
– Они уже помирились, – продолжал Крон и, открыв дверь в коридор, скомандовал, – марш сюда… оба…
В кабинет, опустив головы, вошли Тарасенко и Муртаев. У первого были разбиты губы, второй имел свежий синяк под правым глазом.
– Ну, кр-р-рестнички, – раскатисто произнес Крон, – обнялись в знак примирения…
Тарасенко и Муртаев качнулись друг к другу, но осуществить сей стройбатовский ритуал примирения не дал «энша».
– Марш с моих глаз, – сказал он бойцам, а когда они ушли, буркнул Крону: – Ты еще целоваться их заставь…
Но ротный-четыре не слушал его: он снизошел до меня и учительским тоном произнес: «И вся любовь… и чему вас только в институтах учат?»
После этого случая высокомерный Крон как-то поинтересовался, нет ли у меня желания послужить в его роте, а не в шнурковском бардаке. Я удивился этому, а он пояснил:
– У тебя есть кураж… мы с тобой сработаемся, ты парень в кулаке…
– С кулаком…
– В кулаке, – сказал он, пропустив «подкол» мимо ушей. Я отказался, но не потому, что обиделся за «шнурковский бардак» и кулаки. У меня хорошая зрительная память, и в то дежурство после «побега» Тарасенко я случайно видел Муртаева – он был без синяка. Вдобавок я знаю, как лежит на полу человек, потерявший сознание, и человек, которого нокаутировали неожиданным ударом. Во втором случае он не падает, а «складывается». Именно так лежал в умывальнике Тарасенко. И Крон зря ерничал насчет института. В юридическом институте тоже кое-чему учат.
Future
– Рядовой Веригин, на пост шагом марш… Принять пост…
Процедура приемки поста несложна: заглянул в тумбочку, отдернул шторку доски с образцами пропусков, дабы проверить, не исчезли ли они, дернуть четыре раза за грушу извещателя – проверка связи с караульным помещением…
– Рядовой Шабров пост сдал.
– Рядовой Веригин пост принял.
Шабров с начкаром уходят в караульное помещение, а Веригин остается на посту. Если ничего не случится, в двенадцать ночи его сменят. С момента принятия поста он – часовой, которому запрещается: есть, спать, курить, говорить, отправлять естественные надобности… Сменившись с поста, он снова станет караульным, которому все это не запрещается…
Веригин вспоминает прочитанную недавно книгу, в которой автор, мало понимавший в тонкостях караульной службы, писал: «Где-то вдалеке разводящий вел часовых на посты». Написать такое мог человек, никогда не заступавший в караул. Часового нельзя вести на смену, на смену или на пост ведут караульных.
Веригин потянулся, хрустнул костями и подумал, что это его последний наряд, в который он заступил караульным. На следующий раз он заступит в другой, большой, как его называли – офицерский, разводящим одного из секторов. Командир роты сказал, что парень с такой подготовкой не должен стоять на постах… Ну что же, разводящим так разводящим. Правда, в большом карауле свои порядки и свои строгости. Там тоже есть городской телефон, но к нему не подойдешь. А жаль, телефон ему очень нужен. Последнее время он не может дозвониться подруге Агнессы.
С Агнессой Веригин познакомился по телефону. Та звонила своей подруге, у которой номер телефона отличался от номера телефона караула всего на одну цифру. Черт дернул его тогда поговорить с ней дольше обычного. В следующий караул он набрал номер телефона подруги и попросил ее пригласить Агнессу к определенному часу… После разговора у него появилась потребность звонить ей, слышать ее голос… Потом она хотела прийти к нему на КПП в выходной день. Но… «капэ» не то место, куда можно приходить приличной девушке, и они встретились в городе. У Веригина это было первое увольнение в части, куда он прибыл после отчисления из училища. Они ходили по улицам Москвы, разговаривали, рассказывали друг другу о себе. Агнесса работала в каком-то НИИ, а поскольку НИИ находился на грани развала, то его сотрудники больше находились в отпусках без содержания, чем работали…
Веригин рассказывал о жизни до армии, о Сибири. Агнесса, как и большинство москвичей, ничего не знала о том, что не находилось в пределах кольцевой московской дороги. Она совершенно искренне предполагала, что в сибирских городах по улицам ходят медведи.
– Медведи и как их, ну, на корову похожие? – говорила она.
– Лоси, что ли? – спрашивал Веригин.
– Лоси, – отвечала Агнесса, улыбалась при этом улыбкой ребенка, которому можно простить незнание: что с ребенка возьмешь.
Так как дома телефона у Агнессы не было, то звонила она из НИИ, от подруг, из автомата… Правда последнее
