встретился Горбиков: в шинели, яловых сапогах, шапке, клапана которой были подняты и завязаны бантиком. За стеклами очков глаза замполита-два казались величиной с десертные ложки. В сентябре он разбил свои импортные и неделю ходил на службу в окулярах времен Грибоедова, пока тесть-профессор не раздобыл ему оправу западногерманского производства, в которую пришлось вставить отечественные линзы. Та неделя не прошла для Павла даром: к нему приклеилась кличка Линза, и, видимо, надолго, на весь славный путь офицера-двухгодичника. Впрочем, кличка – это не смертельно. Почти все в отряде имеют их: Шнуркова зовут за глаза Шнуром, Силина – Заей, Гребешкова – Дятлом. Наверное, есть кличка и у меня, но я ее еще не знаю…
– Рад тебя видеть, – сказал Горбиков и развел руками, мол, рад то рад, но ничем помочь не могу…
– Как это случилось, – спросил я.
– Тривиально, – ответил он. – Твой Уваров и еще один штатник из четвертой роты – Мосин повезли седьмого в Выселки рулон рубероида на продажу… В деревне их угостили самогоном… Свадьба там была… вышел какой-то душевный мужик и плеснул им самогона из чайника…
– Почему из чайника?
– А черт его знает, так говорят. Мосин парень здоровый, а твоего бойца развезло. Но все бы ничего, если бы по дороге обратно Мосин с местными не задрался… Пока он ремнем махал, Уваров куда-то пропал… Его только вечером в старом коровнике нашли. Врачи смерть от переохлаждения констатировали. Мосин, как узнал об этом, – убежать хотел: «совета бригадиров» испугался, но его поймали. Он сейчас на гауптической вахте сидит…
– Павел, – сказал я ему, – ты уж мне на слово поверь, без всяких там доказательств: я в армии не первый раз – нет такого слова гауптическая вахта…
– Как нет? – удивился Горбиков. – Если существует аббревиатура, то должно существовать и полное словосочетание…
И он начал развивать эту мысль дальше со свойственным ему многословием. Он вообще не мог делать выводы, не придя к ним по длинной цепи силлогизмов: ему казалось, что все слушатели чувствуют логику рассуждений и таким образом становятся его сторонниками. Еще во время «курса молодого замполита» Шабанов пришел к нему в ленкомнату и увидел два плаката, которые Павел приготовил к политзанятиям. Один из них изображал диаграммы роста благосостояния советского народа по пятилеткам, на другом была нарисована фигура, напоминающая египетскую пирамиду. Параллельно основанию пирамида была расчерчена полосами, на которых в три строки было написано – «общественные отношения». В вершине пирамиды Павел заштриховал маленький треугольничек и, поскольку на таком маленьком и заштрихованном пространстве нельзя было ничего написать, рядом с треугольничком в воздухе висел прямоугольник, похожий на фанерную табличку, какие торчат в клумбах возле официальных учреждений и запрещают ходить по газонам. Однако на табличке не было запретов, а была короткая надпись – «человек».
– Что это? – спросил Шабанов, пройдя мимо диаграмм и указывая на треугольничек. – Человек? Как это понимать?
– Тривиально, – ответил ему замполит-два, видя в Шабанове если не единомышленника, то, во всяком случае, лицо, пытающееся в чем-то разобраться. – На плакате изображен схематически весь пласт присущих нашему обществу социальных отношений, а верхушка пирамиды – человек. Человек – понятие многоаспектное и здесь взято в одном значении, социальном, но и в этом случае человек есть вершина всей пирамиды, главная цель, на которую, если можно выразиться по-бытовому, работают все остальные общественные отношения…
– Убрать, – сказал Шабанов, не дослушав Павла, – вам понятно?
– Не совсем, – искренне ответил Горбиков. Услышав не уставной ответ и сообразив, что перед ним стоит офицер-двухгодичник, Шабанов махнул рукой и ушел…
– …поэтому я считаю, – говорил Горбиков, ухватив меня за петлицу шинели…
Как считает Павел, я в тот раз не узнал: на крыльцо штаба выскочил посыльный и дурниной заорал: «Лейтенанта Малых – к капитану Шабанову…»
Я чертыхнулся и пошел обратно.
Шабанов сидел за столом и делал вид, что страшно огорчен и рассержен: он хмурил брови, поджимал губы, барабанил пальцами по столу.
– Что будем делать? – спросил замполит.
– Не знаю, – ответил я, – в моей практике это впервые.
– В практике, – передразнил он. – Когда вы станете, наконец, военными людьми?.. Ну ладно, в твоей – впервые, в моей – нет. Садись и записывай. Будешь заниматься похоронами, точнее, подготовкой к похоронам: родственники звонили, просили не хоронить его здесь, а подготовить к отправке на родину. За ним приедут, а до их приезда нужно решить все вопросы, связанные с транспортировкой. Те, кто приедут, не должны болтаться здесь, чтобы решать все это: это сделаем мы.
– То есть – я.
– То есть – ты, – сказал Шабанов. – Я дал команду, и в ротах в добровольном порядке собрали по рублю. Таким образом, у нас есть похоронный фонд в четыреста шестнадцать рублей. Ты их получишь, а потом перед фино отчитаешься. Если останутся – отдашь родственникам, но без гусарства – под расписку: деньги счет любят. Понятно?
– Понятно.
– Ну вот, пожалуй, и все… От обязанностей по роте я тебя освобождаю… от обязанностей, но не от ответственности за все, что делается там…
Тут Шабанов забыл, что должен играть роль огорченного происшествием человека, глянул на часы и скороговоркой закончил:
– Завтра на большой грузовой машине поедете с доктором в город. Дел там немного: документы оформите, гроб получите в коммунжилстрое, Уварова заберете в институте. Однако придется покрутиться: послезавтра суббота – заинтересованные организации отдыхают. Ясно?
– Так точно, – ответил я и хотел спросить, почему организации «заинтересованные», но не успел: большой замполит схватил шинель, шапку и выбежал из кабинета. Несколькими секундами позже хлопнула дверь санитарной машины, заурчал мотор, и я догадался, что Шабанова на территории части нет и уже ничто не сможет помешать мне добраться до роты…
– Смирно, – подал команду дневальный, увидев меня в дверях казармы, а я мельком заметил, что в дальнем углу как ветром сдуло с коек двух «ветеранов», а из ленкомнаты выскочил дежурный и помчался на выход, громыхая сапогами.
– Товарищ лейтенант, – доложил он, – за ваше отсутствие в роте происшествий не случилось…
– Случилось, Макаров, случилось, – ответил я ему и попросил пригласить ко мне Антоненко.
Минут через десять в канцелярию неторопливо, как и подобает человеку, у которого «до увольнения в запас меньше дней, чем пальцев на руках и ногах», вошел каптерщик Антоненко.
– Соберите вещи Уварова, – сказал я, – и посмотрите, есть ли у него «парадка».
О парадном обмундировании я спросил не случайно. Казалось, зачем спрашивать, у каждого военного строителя должен быть полный комплект: рабочее – ВСО, повседневное – х/б и парадное. Но в сентябре неизвестные супостаты пропилили крышу казармы над каптеркой и крючком через дыру в потолке вытащили десяток парадок: восемьдесят рублей стоит комплект этого обмундирования на черном военностроительном
