рынке. Покупали его те, кто увольнялся в запас и не мог достать парадку другим способом. Опытные старшины рот, зная это, тщательно проверяли увольняемых. Они даже сверяли номера на мундирах со своими записями. При сверках все сходилось, и уволенные в запас выходили за КПП в скромной, изношенной за два года одежде. А потом их видели в Н-ске в новенькой форме, со звездой на галстуке, уступающей по своему блеску только маршальской, золотыми аксельбантами на погонах и пучком шнурков на сапогах с высокими венскими каблуками.
– Все готово, – ответил Антоненко, – не первый год служим, портфель с вещами в каптерке, парадку я ему нашел.
– Это его парадка?
– Нет.
– Тогда посмотрите повнимательней, какой у нее размер? А то в морге ее не наденут… Понятно? – сказал я, чувствуя, что повторяю те интонации, коими пользовался в разговоре со мной большой замполит.
– Понятно, – ответил Антоненко, – не первый год служим, размер его.
– Ну хорошо, упакуй все в какой-нибудь узел, завтра я его заберу…
Дав указания каптерщику, я поспешил в штаб, где получил деньги и стал звонить в город. Но телефон в штабе был таким же военным, как и тот, что под Моховым, и я никуда не дозвонился. Ни минуты не раздумывая, почти автоматически я выбрался за КПП и на попутке доехал до Выселок. Там разыскал сельсовет и попытался попасть к председателю. Однако предсовета был занят, и я воспользовался телефоном приемной. В поисках нужного номера мне активно помогала машинистка – рыжая девица с пышной, мелкозавитой «химкой».
Несмотря на то, что мою помощницу постоянно отвлекали другие женщины, неизвестно откуда появлявшиеся в приемной, мы в конце концов дозвонились до вокзала, затем до багажного отделения и выяснили, что к транспортировке железная дорога принимает гробы в металлических контейнерах, которые должны находиться в деревянном ящике, а пространство между стенками ящика и контейнера должно быть заполнено либо известью, либо торфом, либо опилками.
В часть я вернулся, когда уже было темно, поужинал, нашел в роте сварщика Матвеева и послал его за Финком. Отрядный умелец Финк – худющий военный строитель с лицом артиста Жакова – работал столяром и использовался командованием отряда для особых поручений: изготовления стендов, плакатов, ремонта штабной, а также личной мебели старших офицеров.
Через четверть часа Матвеев и Финк были в канцелярии. Уравновешенный и медлительный Финк сел с одного торца стола, румяный, улыбчивый и шустрый, как «электрический веник», Матвеев – с другого. Я, как председатель третейского суда, устроился посредине, и мы стали обсуждать, как лучше соорудить контейнер и ящик.
Решено было плясать от размеров гроба, но какой гроб заказал Шабанов, никто не знал.
– Он в строю рядом с Макаровым стоял, – вспомнил Матвеев, – надо Макарова измерить, накинуть сантиметров двадцать и с небольшим запасом варить контейнер. – Сказав это, он сорвался с места, сбегал в роту, замерил там складным метром ничего не понимающего Макарова и вернулся к нам.
– Метр шестьдесят семь… накинем сантиметров тридцать, и будет хорошо, – произнес Матвеев деловым тоном, будто речь шла о длине арматурных прутьев, которые ему приходилось каждый день резать и варить одновременно.
Невозмутимый Финк возразил: «То двадцать, то тридцать… так нельзя: ящик неразумно делать заранее. Пусть сварщики варят контейнер, а я по нему сделаю ящик с ручками, чтобы родственникам было удобнее его носить. Если делать ящик заранее, то получится, что он либо мал, либо велик».
Рассуждения эти задели Матвеева.
– То мал, то велик, – передразнил он Финка, – у нас один специалист – это ты, а остальные ни украсть, ни покараулить…
«Силину подражает, – понял я, – но Финк прав».
Выбрав момент, я помирил «железо и дерево», и мы стали думать, где взять материал: Шабанов поручил все это сделать мне, как цыган цыганенку – купи то и это, но без денег, за деньги и дурак купит.
Сошлись на том, что доски на ящик и опилки умыкнем на строительстве клуба, а где взять железо?
– Есть железо, – затараторил Матвеев, – за РММ несколько листов лежит… тоньше, пожалуй, нигде не найти. Если его выписывать, то не отдадут, а так оно никому не нужно. В обед там никого не будет, мы зацепим машиной и притащим…
На том и остановились.
Когда «дерево и железо» ушли, я заперся в своей комнатенке, где стояли две кровати, шкаф, тумбочка, служившая столом, и начал мысленно проигрывать начало завтрашнего дня.
«С утра к доктору, предупредить его, а то “унырнет” в госпиталь, и там его с собакой не разыскать, а без него будет тяжело: в морг ехать надо. Потом нужно поймать Молодого человека, то есть Машиновича, его тоже ловить надо с раннего утра, а то без машины останешься. Дальше взять узел с вещами. Тут проще, даже если Антоненко на месте не окажется, я замок вырву и узел возьму. Можно забрать его сейчас, но комната не кладовая – всякое может случиться… Главное – из части вырваться, а там все будет зависеть от меня, от моей разворотливости. А я – ох какой разворотливый и никогда не проваливал порученных мне мероприятий. Недаром меня за это любило комсомольское начальство».
«А всегда ли?» – остановил мое хвастовство внутренний голос.
– Нет, – ответил я ему, – однажды я здорово проиграл, и проигрыш этот занозой торчит у меня в душе, хотя торчать не должен: со слов Силина, душа – понятие эфемерное, а значит, занозу в душу загнать нельзя.
Future
Трудно в чужой роте слоняться без дела туда-сюда, и Веригин, оставив Гвоздилина, направился в магазин и купил пачку самых дешевых сигарет. Теперь он в любой момент мог бросить сигарету в рот и «находиться при деле».
До отбоя он накурился до одури, так что перед сном пришлось дважды чистить зубы. Самое странное, что к нему не подошел никто из его сержантов. Хотя… Не подошел и не подошел, не больно-то хотелось вас видеть и слышать…
Как и положено по распорядку, в половине десятого вечера дневальный дал команду строиться на вечернюю поверку. Людей собралось чуть меньше, чем было утром при построении на завтрак. Дежурный по роте скороговоркой прочитал список личного состава. Веригина в списке еще не было.
«Полнейший бардак, ведь писарь должен был внести его в списки личного состава роты еще утром».
Веригин огляделся: писаря в строю тоже не было.
Поверка окончилась, Дима сходил в умывальник, вымыл ноги и вернулся к своей койке. Только тут он вспомнил, что у него по-прежнему на кровати нет простыни. Правда, была наволочка на подушке для того, чтобы не портить однообразия заправленных коек, и полотенце, которое висело на спинке его кровати.
