Разумеется, большой машины в гараже не было.
Машиновича я поймал у вещевого склада.
– Лейтенант Малых, – представился я ему, – хотелось бы знать, где находится выделенная мне грузовая машина?
– Так-так, – проскрипел Машинович, – лейтенанты майорами командуют, так, так… Живые о живых думать должны, молодой человек, личный состав без продуктов не оставишь…
– За продуктами можно послать другую машину, – сказал я, переходя на язык скрытых угроз, – в части только один автомобиль может взять в кабину двух пассажиров, и я вынужден доложить командованию, что у меня и доктора нет возможности выехать в город…
Машинович догнал меня у крыльца штаба.
– Молодо-ой челове-ек, – произнес он врастяжку, – не надо горячиться, давайте говорить мирно, зачем рвать друг другу нервы. Вам нужна машина? Машина будет. Через полчаса машина будет ждать вас у ка-пэ-пэ. Вас устроят полчаса?
Все еще удивляясь сговорчивости самого хитрого офицера части, я зашел за Кимом и через полчаса с ним и узлом был возле КПП – деревянной будки, стоящей в отдалении от казарм, штаба и строящегося клуба. Служба на КПП считалась кайфовой: часть не была огорожена забором, и все уважающие себя военные строители через пропускной пункт не ходили.
В указанном месте действительно стоял автомобиль, но не тот, который нам нужен: хитрюга Машинович подсунул нам ГАЗ-51 с фанерной будкой. О том, что в машине можно возить людей, уверяла надпись «Люди», исполненная белой краской на зеленой поверхности будки. «Люди и звери» – именовался этот автомобиль отрядными остряками.
Да-а, ловко надул меня Машинович. Если я буду жаловаться, он пожмет плечами и скажет, что машину предоставил, в нее можно посадить целую бригаду «молодых людей» и возить их хоть до морковкина разговения. Конечно, он упустит такую деталь, что ездить зимой в фанерной будке без риска получить воспаление легких нельзя, но это уже дело второе.
В бессильной злобе я пнул колесо «газона» и выругал «молодого человека» по-азербайджански, рассмешив водителя «людской» машины Мишаню – курносого, худого очкарика, еще не избалованного высоким положением и возможностями начтыловского водилы.
– За Колькой поедем? – спросил он.
– Да, – ответили мы.
– ВАИ не пропустит, – сказал Мишаня, понимая, что в будке никто не поедет.
– Прорвемся, – ответил я, – вперед…
Сидеть в кабине газпятьдесятпервого втроем ужасно неудобно, однако вполне терпимо, если представить, что один из нас должен ехать в будке.
Полтора десятка километров до поста ВАИ и поселка проехали быстро. Нам повезло: на въезде в поселок никого не было. Проехали еще километров пять, Мишаня забеспокоился и притормозил: несмотря на очки, он первым заметил ВАИ на железнодорожном переезде и вопросительно взглянул на нас. Ким со своим непроницаемым лицом и приклеенной к нему улыбкой продолжал сидеть, будто наши проблемы его не касались.
– Подвинься, – сказал я ему и сполз с сиденья на пол так, чтобы меня не было видно в кабине. Проехали еще немного, и Мишаня остановился.
– Товарищ лейтенант, товарищ лейтенант, – почему-то шепотом заговорил он, – ваишник машины останавливает.
– Где мы стоим? – спросил я. – Рядом с насыпью?
– Ага, – кивнул водитель, проглотив комок в горле.
– Ваишник смотрит сюда?
– Ага.
– Как только он отвернется, открой дверцу, я выскочу и уйду через насыпь, а ты езжай через переезд, там скроешься с глаз и меня подберешь…
Не успел я договорить, а сообразительный Мишаня уже дернул дверную ручку вниз. Опасность и желание преодолеть очередное препятствие на пути к цели пружиной вытолкнули меня из машины. Затекшие ноги подогнулись, но я устоял и в несколько прыжков миновал железнодорожную насыпь, чуть споткнувшись на втором рельсе. Оглянувшись назад, я увидел испуганные лица Мишани и Кима. «Не ожидали, – подумал я самодовольно, – вот так собак стригут…»
Но через мгновенье я понял, чем был вызван испуг Кима и Мишани: мимо меня со свистом и грохотом пронеслась «тээмка» – маневровый тепловоз, под который я чуть было не попал. Смерч из поднятых тепловозом снежинок обдал меня, идиотская мысль пронеслась в мозгу: «Все равно в морг ехали…» Но секундой позже мне стало страшно, и я побежал подальше от насыпи по неглубокому снегу к тому месту, где меня должны были подобрать попутчики, краем глаза заметив, что машинист «тээмки», высунувшись в окно, грозит мне кулаком.
В условленном месте мы сошлись одновременно. У Мишани тряслись руки, а вечно улыбающийся Ким перестал улыбаться.
– Ну, – сказал я ему грозно, – чья теперь очередь ехать внизу?
Ким молча опустился на корточки, а я уселся на сиденье. Ни тени сомнения в правильности этого поступка у меня не возникло: Ким был в полтора раза меньше меня, и внизу ему было удобнее, чем мне.
В загсе нашего района было время регистрации новорожденных, но я прорвался сквозь очередь счастливых отцов в кабинет. Высокая женщина в строгом деловом костюме объяснила мне, что я попал не по адресу: свидетельства о смерти выдают централизованно в похбюро.
В похбюро мы поехали не сразу: истекало время получения гроба в коммунжилстрое. Гроб получили без проволочек: столяры ждали нас с нетерпением – давали о себе знать бурно проведенные праздники и нужда в средствах для восстановления пошатнувшегося здоровья.
В бюро прибыли в два часа дня. «Ничего, – сказал Ким, – гроб получили, сейчас получим свидетельство о смерти и в морг, времени должно хватить». Но он ошибся.
В централизованном бюро к окошечку, где выписывала свидетельства женщина в униформе, стояла большая очередь. Оглядевшись и прикинув производительность труда женщины за окошком, мы скисли: слишком много собрал людей в этой централизованной очереди миллионный город.
Делать было нечего. Мы вышли во двор, покурили кимовских сигарет, огляделись. Табличка на дверях конторы извещала о том, что закрывается она в шесть ноль-ноль и в субботу и воскресенье не работает. Если мы не успеем до шести ноль-ноль выписать свидетельство, то получим Уварова только в понедельник: в морге без свидетельства о смерти его не выдадут. «Пролетаем, как фанера над Парижем», – сказали бы мои бойцы, оценив сложившуюся ситуацию.
– Что будем делать? – сказал я Киму.
– Неудобно, конечно, но надо объяснить товарищам, что мы на особом положении, – ответил он.
– Кто будет объяснять товарищам? – спросил я, понимая, куда он клонит.
– Ты, – ответил Ким, – ты – политработник…
– Ну да, язык длинный, можно марки наклеивать…
Я пошел внутрь конторы, остановил там женщину в темном платье, рукава и ворот которого были отделаны черным гипюром, и рассказал ей о положении, в которое мы попали.
Женщина посочувствовала нам, но помочь отказалась. «Перед лицом горя все равны, и военные, и невоенные, – сказала она, – может быть, вам директор поможет, но она сейчас занята…»
Кабинет директора размещался на втором этаже. Я поднялся наверх. В малюсенькой, два
