class="p">23
– Моя любимая театральная постановка, – говорит Оушен.
Я вздрагиваю от неожиданности: совсем не слышала, как она вошла.
Здесь, наверху, в библиотеке, я нашла томик «Чайки».
– Она учит нас самому главному, – продолжает Оушен, садясь на скамейку рядом со мной, – достичь успеха в жизни – это не главное, главное – заниматься своим делом. Призвание дано не всем, но если уж оно тебе дано…
Она дышит на стекла очков и протирает их краешком футболки.
– Нельзя давать заднюю.
Ее техасский акцент кажется мне менее невразумительным, чем обычно.
– Я ушла из дома, не спала ночами, бродила по Парижу в поисках жилья, без единого доллара в кармане. И ведь он мне даже не нравится, этот город.
– Правда?
Оушен первая, от кого я это слышу.
– Зато я занимаюсь тем, что мне действительно важно.
– Ты имеешь в виду романскую филологию?
– Было невыносимо трудно объяснить семье, почему я переезжаю во Францию на несколько лет, а может быть, и навсегда.
У ее отца своя строительная компания, у матери – прачечная, они люди с деловой хваткой. Поэтому они и представить не могли, что Оушен может уехать на другой конец света, запереться в комнате и изучать что-то непонятное, да еще и с расплывчатой карьерной перспективой. Они назвали ее Оушен [56] не для того, чтобы она пересекала океан, а для того, чтобы, оставаясь с ними, там, где она ни в чем не нуждается, она могла бы прислушиваться к его шуму.
И ей пришлось выбирать. Семья или филология, работа в прачечной или разрыв отношений с близкими, находиться здесь или оставаться за океаном. Она бросает взгляд на книгу у меня в руках и декламирует:
– «Они не пускают меня сюда. Говорят, что здесь богема… А меня тянет сюда к озеру, как чайку…» Я написала это в записке, которую оставила на кухонном столе перед отъездом.
Я беру ее за руку и, сама не знаю почему, испытываю прилив грусти. Хотя на самом деле знаю: потому что я выбрала бы прачечную.
– И что? – спрашивает меня Оушен. – Джон помог тебе найти тетю?
– Пока нет.
Она пожимает плечами.
– Джон такой. Поэтому его и выгнали из книжного магазина.
– Выгнали?
Оушен сообщает мне, что человек он ненадежный. И потом, о нем ходят кое-какие слухи.
– Какие слухи?
Она шепотом произносит:
– Говорят, он убил человека.
У меня перехватывает дух. Этого не может быть. Джон? Да, он ворчливый и грубый, но он никогда никому не причинил бы вреда.
– Говорят, поэтому Мелани его и бросила. И теперь он живет на улице, без документов.
– Если хотите попробовать лучшую в Париже яичницу с беконом, то ее готовят здесь, за углом. – Виктор, запыхавшись, заходит в библиотеку за несколько минут до начала своей смены. – Я только что был там с Мари.
Я догадываюсь, что Мари – это та самая домохозяйка-убийца.
– Что с тобой? – спрашивает он.
– Ничего.
– Что ты сегодня делаешь? В четыре у меня назначена встреча с дамой, которой я помогаю с архивом. А потом, если хочешь, мы можем сходить в историческую кондитерскую, она называется Stohrer.
Я хочу.
Я выхожу на прогулку, прихватив с собой «Чайку».
Если раньше я бы непременно посетила музей Орсе или Лувр, то теперь предпочитаю просто гулять. Свет играет на фасадах зданий, его блики отражаются в водах Сены.
Мое внимание привлекает книга в киоске на берегу реки. Синяя обложка с нарисованной на ней обезьяной. «Поведение животных», Роберт Хайнд.
– Сколько она стоит?
Продавщица проверяет ценник, на руках у нее перчатки без пальцев.
– Десять евро.
Я открываю кошелек – у меня осталась двадцатка.
– Я дам вам сдачу, – говорит продавщица, перебирая купюры в пластиковом пакете. – Это подарок?
Я киваю. Женщина заворачивает книгу в газетный лист и протягивает мне.
В этот момент звонит мой телефон.
– Привет, мам.
– Я встретила в супермаркете Линду.
У меня екает сердце. Этого стоило ожидать.
– Мне нужен был отпуск, – сбиваясь, говорю я. – Я же тебе говорила.
Мама молчит. Ее молчание тяготит меня, дыхание перехватывает.
– Ты там одна? – резко спрашивает она. – Почему ты не сказала нам правду?
Почему? Потому что они бы не позволили мне никуда уехать. Потому что я надеялась, что все улажу и все вернется на свои места. Я помогла бы семье воссоединиться, примирила тетю с отцом, перечеркнула годы страданий.
– Мама, все под контролем.
– В последний раз ты говорила, что все под контролем, когда ситуация была уже неуправляемой.
– Когда я не прошла прослушивание?
– И поступила на юридический факультет.
– А потом я перешла на другой факультет.
– Вот именно.
– Когда в последний раз ты чувствовала в себе такую легкость, словно вот-вот взлетишь? – спрашиваю я ее. – Я серьезно спрашиваю.
Думаю, я никогда не задавала ей подобных вопросов.
– Ну… когда ты родилась, – почти без колебаний отвечает она. – Когда ты впервые открыла глаза и посмотрела на меня.
Значит, хоть на секунду я сделала ее счастливой? Я? Она никогда не говорила мне об этом.
– А еще? – спрашиваю я.
– …в день свадьбы, когда твой отец сказал «да».
Я чувствую прилив нежности, внезапно осознавав, что мама никогда не рассказывала мне о свадьбе.
– А потом?
Она на мгновение задумывается.
– Когда, еще девчонкой, я без тормозов неслась на санках с горы.
Я представляю ее с красным от мороза носом и развевающимися на ветру волосами, не подозревающую, что уготовила ей жизнь.
Я и предположить не могла, что смогу вести с матерью такую беседу.
– А дальше?
– А дальше будет, когда ты вернешься. Твой отец тоже скучает по тебе.
На мгновение я словно переношусь в детство, когда она укачивала меня на руках.
– Я знаю, что ты поехала к тете, – добавляет мама. Бернардо ей уже все рассказал. – Твоя тетя уже достаточно навредила нашей семье. Будь осторожна, Олива.
– Мама, – у меня в горле застревает комок, – я обещаю, что вернусь до пятницы.
Почему я сказала «до пятницы»?
– Нам бы очень хотелось, чтобы ты шла своим путем.
– Только какой он, мой путь? – Не могу поверить, что я это сказала. – Я люблю тебя, – быстро добавляю я и кладу трубку, не дожидаясь реакции. Услышать ее ответ было бы невыносимо.
Без каких-то определенных планов я направляюсь на север. Возвращаюсь в район, где была накануне, при этом напряженно думаю о маме, которая хочет, чтобы я шла своей дорогой. Мне представляется, как она наблюдает за отцом, с тревогой стоящим у окна, словно я могу в любой момент появиться на садовой дорожке. Я понимаю, что это он попросил маму позвонить мне и что сейчас она разочарована, потому что не получила ожидаемого им результата.
До улицы Пуле я добралась через два с лишним часа. Я шла, ни разу не сверившись с картой. Мне хотелось найти дорогу самостоятельно, почувствовать, что Париж хоть немного принадлежит мне. Пару раз я заблудилась, но в итоге возвращалась на маршрут, ведущий к Шато-Руж.
Я захожу в кафе на углу, сажусь за привычный столик, заказываю café au lait [57], открываю «Чайку». Погрузившись в чтение, я совершенно забываю следить за улицей. Да, детектив из меня никудышный.
«…И когда я думаю о своем призвании, то не боюсь жизни», – завершает свой монолог Нина. «Что же поняла обо мне Юлия? – спрашиваю я себя. – Как у нее получилось меня раскусить?»
– Никогда в жизни не видел хорька, – басит бармен.
Я уточнила в карманном словаре: хорек по-французски будет furet. Бармен явно не расположен к общению, но я решаю быть настойчивой. Широко улыбаюсь и пытаюсь сформулировать новую фразу.
– Дама, которая пишет?.. – повторяет он. – Кажется, да, раньше она приходила. Давно ее не видно.
– Вивьен? Вилла? Вам что-нибудь говорит это имя?
– Мне неизвестны имена клиентов.
Я набираюсь смелости и вновь открываю словарь.
– У этой дамы стрижка каре и седые волосы? – нерешительно спрашиваю я.
– Она была брюнеткой.
Я кладу на прилавок деньги за кофе, пытаясь скрыть разочарование.
– Merci, – говорю я, старательно выговаривая звук «р». Он берет деньги и ничего не отвечает.
В половине четвертого я прохожу квартал Ле-Аль, направляясь в кондитерскую Stohrer, где у меня назначена встреча с Виктором,
