типографией. – Он улыбнулся, и в уголках его глаз залегли многочисленные, несмотря на юный возраст, морщинки; похоже, он любил улыбаться.
Марсель продолжал рассматривать Элейн.
– Если вы готовы поработать с «Ронео», Жан все здесь вам покажет.
От удивления Элейн не тронулась с места – ей предлагают начать прямо сейчас?
– Я… – Она бросила извиняющийся взгляд на Дениз, но ее подобный поворот событий, похоже, совершенно не обескуражил. – Конечно.
Дениз кивнула ей и ушла вместе с Жозеттой, которая коротко махнула рукой на прощание.
Широко шагая, долговязый Жан подвел Элейн к копировальной машине. За долгое время бездействия на крышке осел слой пыли, стерев все цвета. Жан снял машину с полки и поставил на стол посреди стопок бумаги, которых должно было хватить надолго. Честно говоря, такого количества бумаги Элейн в жизни не видывала, тем более теперь, в условиях дефицита, когда ей и прочим шифровальщицам приходилось довольствоваться маленькими клочками.
– Где вам удалось добыть столько бумаги? – не удержалась она от вопроса, проведя пальцами по одной из драгоценных стопок.
Марсель и Жан обменялись такими взглядами, словно Элейн сказала что-то забавное. В зеленых глазах первого вспыхнуло веселье.
– Мы же Bureau de recherché géodésiques et géophysiques.
Бюро геофизики и геодезической разведки? Элейн приподняла бровь, озадаченная хитрыми улыбками коллег.
– Или так считают немцы, – добавил Жан. – Марсель зарегистрировал…
Но в этот момент в помещение влетела, цокая каблуками, Николь в роскошном наряде в привычной бело-синей гамме, со шляпкой в тон, лихо надвинутой на один глаз, и волнами белокурых волос, сбегавших ниже лопаток.
У Жана упала челюсть.
– В последний раз такие тяжести я таскала, когда мне вручили мешок с ружьями, – весело сообщила она, изображая, какая неподъемная у нее сумка.
– Кто это? – едва дыша спросил Жан.
– Это Николь, – пояснила Элейн, прекрасно понимая его реакцию, и указала на «Ронео». – У вас есть формные пластины? И чернила? И какая-нибудь тряпка, чтобы вытереть ее?
– Ммм, – неопределенно промычал Жан, отвел взгляд от Николь и залился краской. – Oui, конечно.
Открыв ящик, он продемонстрировал кучу тряпок. Из коробки, стоявшей на столе, извлек двухстраничный макет, отделил лист с аккуратно выведенным текстом от восковой основы и осторожно прикрепил ее на вращающийся барабан, восковой стороной наружу.
– Теперь краска.
Он взял с полки жестянку, в которой что-то плескалось, и передал Элейн. Та поблагодарила и налила метанол – острый запах узнавался безошибочно – в емкость в левой части аппарата. Пока жидкость, булькая, текла к штемпелям, Элейн просматривала листовку, с которой следовало создать восковой оттиск. Она призывала жителей Лиона собраться на площади Круа-Рус вечером четырнадцатого июля, в День взятия Бастилии, с гордостью украсив себя триколором в знак борьбы с немецкими захватчиками.
Сердце Элейн забилось сильнее, оттого что ей предстояло помочь распространить подобный призыв.
Стерев пыль, она уложила листовку в приемное отделение – в той машине, с которой она работала раньше, подобной роскоши не было предусмотрено.
– Сколько нужно копий?
– Сколько получится.
«Ронео» мог отпечатать около пятисот копий, но каждый следующий оттиск становился все бледнее, поэтому в лучшем случае они могли рассчитывать на четыреста пятьдесят.
Элейн взялась за ручку и отжала ее вперед движением таким же привычным для нее, как и едкий запах метанола.
– Тогда мне потребуется еще бумага.
Поскольку Элейн не только умело управлялась с мимеографом, но и обладала еще более ценным навыком его починки, она больше не вернулась к шифровальной работе с Николь, Дениз и Жозеттой, но, по мере того как дни превратились в недели, а потом и в месяц, остро ощущала отсутствие привычного общения. Иногда они пересекались, когда разносили письма и посылки, но такие встречи случались прискорбно редко. И за все это время от Этьена не поступало вестей о Жозефе.
* * *
Элейн так и жила у Манон, но та, всегда вежливая, никогда не проявляла желания познакомиться с Элейн поближе. Окутанная коконом одиночества, она скользила по дому, словно привидение, в неизменных свободных черных платьях, которые только подчеркивали хрупкость ее фигуры. И так же неизменно готовила для Элейн ужин, пусть и скромный, но каждый вечер чинно ждавший ее на белой тарелке, разрисованной фиалками и нежными желтыми, как солнечный свет, розами.
Сборка печатного станка неуклонно продвигалась – его скелет обрастал металлической плотью и мощью, способной потягаться с нацистской пропагандой.
На складе стоял еще один печатный станок, «Минерва», работавший не от электричества, а от ножного привода. Он издавал много шума, особенно когда печатная плата опускалась на бумагу, и требовал от оператора большой сноровки, потому что одновременно нужно было качать привод, вынимать готовый оттиск и класть на его место чистый лист.
На «Минерве» работал Марсель – когда не складывал мозаику из тысяч деталей автоматического станка. Но наконец настал день, когда пятитонное чудовище обрело завершенную форму и присоединило свое пыхтение, шипение и грохот к громыханию «Минервы». Неудивительно, что для типографии выбрали склад на окраине Лиона, да еще упрятанный в глубине массивного здания.
Оркестр печатных машин звучал безостановочно весь день, превращаясь в привычный шум на заднем фоне, и когда он вдруг временами стихал, тишина казалась оглушительной.
Элейн и трое ее коллег со временем выработали принципы их общей монотонной работы: Жан отпечатывал текст на металлических шпонах, которым потом следовало остыть, прежде чем их брали в руки и помещали на платы. Марсель поначалу не отходил от автоматического станка, критическим взглядом изучая каждый оттиск, прежде чем одобрительно кивнуть и вернуть лист на место. Но больше всего Элейн нравилось наблюдать за работой Антуана, который острым резцом выводил на тонких цинковых листах текст и изображения с мастерством настоящего художника.
– Мы должны сделать спецвыпуск, – заявил Антуан как-то утром, едва Элейн вошла в типографию.
– Ни в коем случае, – возразил Марсель, не отводя взгляда от станка и давая понять, что не намерен вдаваться в споры.
Антуан оттянул бабочку от шеи, словно ему не хватало воздуха.
– Но мы должны сообщить, что Макс – Жан Мулен – мертв.
Элейн знала эту подпольную кличку – не по личному знакомству, не того полета она была птица, чтобы общаться с руководителем уровня Мулена, – но это имя часто всплывало в разговорах и шифровках. Прославленный генерал де Голль руководил французским Сопротивлением из Лондона, поручив Мулену, своей правой руке в Лионе, объединить разрозненные ячейки.
Чем отзовется его гибель для Сопротивления? Для их общего будущего?
– Взгляни на нее, – с суровым выражением на лице кивнул Марсель в сторону Элейн. – Если Франция узнает, что Макс погиб, это будет как удар молнии и
