гей потеряет одного из родителей, молодая пара родит ребенка и переедет в менее дорогой район. Ничего этого еще не случилось, как не случились еще перемены, грядущие в жизни Хелен. (Хотя тогда она думала, что самые большие перемены уже произошли. Ларри уехал в колледж, и это изменило ее жизнь сильнее, чем что бы то ни было с тех пор, как появились дети.) Она подметала крыльцо, болтала с соседями, заходила внутрь, отпускала Ану пораньше, и далее весь дом был в ее распоряжении, пока не возвращался Джим. Потом эти одинокие часы в ожидании его прихода останутся в ее памяти так же, как предпраздничные вечера, когда дети были еще маленькими. В канун Рождества она любила ненадолго задержаться одна в гостиной, любуясь наряженной елкой с гирляндами и подарками, и в эти минуты чувствовала такой восторг и умиротворение, что на глаза наворачивались слезы, но теперь дети выросли, не будет больше Рождества в кругу семьи, Эмили, вероятно, в этом году даже не приедет домой, а отправится на Рождество к своему бойфренду. Поразительно, как быстро все закончилось…
Но здесь, рядом с Джимом, был ее дом. Отпустив Ану, она обходила свои владения – гостиную с антикварными светильниками, кабинет на втором этаже, где лучи заходящего солнца падали на мебель красного дерева, спальню со стеклянными дверьми, что вели на террасу. Древогубец вился по перилам и был усыпан похожими на орехи оранжевыми ягодами, выглядывающими из лопнувших коробочек. Листья опали, и обнажились побеги, коричневые и очень красивые. Потом она вспомнит, что той осенью Джим иногда приходил домой и встречал ее с особенным теплом. Например, ни с того ни с сего мог обнять со словами: «Хелли, какая ты хорошая. Я так люблю тебя». И тогда боль от наступившей в доме тишины немного отпускала. Она вновь чувствовала себя прекрасной. И все же порой она видела в глазах Джима неуверенность, которой прежде не замечала. Он мог вдруг сказать: «Хелли, ты ведь никогда не бросишь меня?» Или: «Ты ведь будешь любить меня, несмотря ни на что?»
«Ты мой глупенький», – отвечала она в таких случаях, но всякий раз при этом испытывала к нему физическое отвращение и сама ненавидела себя за это. Любящая жена должна любить мужа всегда, Хелен была именно такой. Джим часто говорил о процессе над Уолли Пэкером, пересказывал ей лучшие моменты, словно бы она сама при этом не присутствовала. «Я единолично сокрушил окружного прокурора. Размазал его по стенке. Такого он не ожидал». Вообще-то Хелен любила вместе с Джимом предаваться воспоминаниям, однако теперь здесь было что-то другое. Что-то неприятное. Впрочем, это могло ей просто казаться. Дни становились короче, в ее большом доме царила пустота, и все это выбивало Хелен из колеи.
– Я подумываю устроиться на работу, – сообщила она как-то за завтраком.
– Хорошая мысль.
Джима ее слова, похоже, нисколько не удивили, и Хелен это слегка задело.
– Конечно, это будет непросто.
– Почему же?
– Потому что сто лет тому назад, когда я, пусть и недолго, но успешно работала бухгалтером, компьютеров у нас еще не было. А теперь получается, что я ничего не умею.
– Ты можешь пойти учиться, – предположил Джим.
Хелен допила кофе, поставила чашку, обвела глазами кухню.
– Может, прогуляемся по парку, до того как ты уедешь на работу? Мы никогда не гуляем вместе.
В парке у Хелен полегчало на душе. Она взяла Джима за руку, а другой рукой махала знакомым из окрестных домов, спозаранку выгуливающим собак. Ей тоже махали, а некоторые здоровались. «Ты умеешь к себе расположить, – всегда говорил ей Джим. – Тебе всегда рады». Хелен вспомнила о подругах, которые раньше собирались по средам на кухне у Виктории Каммингс за бокалом вина. Стоило ей войти, как подруги радостно восклицали: «О, Хелен, ты пришла!», «Девочки, Хелен сегодня с нами!» – а кое-кто даже хлопал. Они называли эти встречи заседаниями «Кухонного кабинета». Два часа сплетен и хохота до упаду… А сейчас у бедняжки Виктории такие проблемы с мужем, что она ни разу за всю осень не позвала к себе подруг. Хелен подумала, что как только вернется с прогулки, немедленно обзвонит всех участниц «Кухонного кабинета» и назначит следующее заседание у себя. Удивительно, как это не пришло ей в голову раньше. Ее мир пришел в порядок, подруги озаряли его собственным светом. Надо будет позвать и смешную старушку из спортклуба. Когда та впервые заговорила с Хелен, то призналась, что в ее возрасте занятия происходят так: ложишься на коврик и молишься Богу, чтобы послал силы встать.
За холмом была широкая полоса жухлой травы, росли деревья с темно-коричневыми стволами, блестела стеклянная гладь пруда. Крыши домов вокруг парка отсюда выглядели иначе – старыми и внушительными.
– Знаешь, это так похоже на Европу, – сказала Хелен. – Давай поедем весной в Европу. Одни.
Джим кивнул с отсутствующим видом.
– Волнуешься по поводу выходных? – спросила Хелен, вновь превратившись в любящую жену.
– Нет. Все будет хорошо.
Когда они переступили порог дома (Хелен только что поздоровалась с пергидрольной дамой из городской администрации, дама с портфельчиком в руках спешила на работу), телефон в спальне разрывался. Ответил Джим. Он поговорил о чем-то спокойным голосом, положил трубку и заорал:
– Черт, черт, черт!
Хелен стояла в гостиной и ждала.
– Придурка выперли с работы, а Сьюзан еще и удивлена! Удивительно другое – почему сразу не уволили! Наверняка какой-нибудь журналюга начал шнырять вокруг «Уолмарта», и терпение у руководства лопнуло. Господи, как я не хочу туда ехать!
– Ты еще можешь отказаться.
– Не могу. Все будут говорить, что я бросил сестру в беде.
– Ну и пусть, Джимми. Ты там больше не живешь.
Он не ответил.
Хелен прошла мимо него и стала подниматься по лестнице.
– Делай как знаешь.
Вновь накатило тревожное чувство, будто у нее что-то отбирают. Чтобы изгнать его, она крикнула Джиму сверху:
– Только скажи, что меня любишь.
– Я тебя люблю.
– А теперь еще раз, от чистого сердца.
Она наклонилась через перила. Джим сидел на нижней ступеньке, уронив голову на руки.
– Я тебя люблю, – сказал он.
10
Братья Бёрджесcы ехали по магистрали, когда мягко и неспешно спустились сумерки. Сначала небо еще оставалось голубым, лишь потемнели деревья по обе стороны разворачивающейся впереди дороги. Потом заходящее солнце окрасило его в лавандовый и желтый, и горизонт будто раскрылся, позволяя одним глазком заглянуть в райские сады за его гранью. Тонкие облака порозовели и оставались розовыми до тех пор, пока не наступила почти полная темнота. Братья ехали на арендованной машине, которую вел Джим. За всю дорогу от аэропорта они перебросились буквально парой слов, а в те долгие минуты, когда садилось солнце, и вовсе молчали.
Боба охватило неописуемое счастье. Чувство было неожиданным, и оттого особенно острым и ярким. Мимо скользили темные силуэты елей и сосен, тут и там попадались
