к ней привыкла, и вы тоже, и она уже готова сорваться с моих губ. Но, как оказалось, не всем из нас интересно одно и то же. Неприятное открытие, однако я должна уважать решение большинства. Простите мою иронию, я немного расстроена.
Вы больше не услышите меня на радиостанции «Слайго-гоу». Вместо этого я решила открыть подкаст. Он будет целиком посвящен делу Питера Бергманна, делу, о котором я слишком много говорила в эфире и которое в конечном счете стало причиной моего увольнения. Делу, которое по сей день не дает мне покоя.
Но в любых переменах всегда есть место новым решениям. Теперь я могу полностью сосредоточиться на том, что интересно лично мне, без боязни быть осужденной, непонятой. Здесь, в моем личном подкасте, я хочу собирать факты о том, как продвигается это нераскрытое дело. Оно близится к концу, совсем скоро тело Питера Бергманна будет захоронено. Но мой поиск не закончен. И простите меня за это.
Я не знаю, есть ли у меня слушатели, будут ли они, когда я выложу это в сеть. Впрочем, это неважно. Даже если ни один человек не захочет слушать мои выпуски, я буду просто голосом, который звучит в эфире. Голосом, который говорит, когда другие предпочитают молчать.
Завтра состоятся похороны Питера Бергманна, неизвестного мужчины, найденного на пляже Россес-Пойнт. И если кто-то из вас хочет почтить его память своим присутствием, вы можете сделать это на городском кладбище, ровно в одиннадцать часов утра.
XVIII
Когда она была здесь в последний раз? Лет пять назад или больше? Ворота на входе совсем проржавели, и граница самого кладбища подошла почти вплотную к жилым домам. Со стороны это выглядело так, будто живые присматривают за мертвыми. Или все ровно наоборот?
Она прошла под массивной оградой вперед по гравийной широкой дороге, по бокам от которой простирались лужайки с захоронениями. Старая часть кладбища. Могилы здесь больше походили на усыпальницы. Трехъярусные, увенчанные башенками, кельтскими крестами и древними амфорами, увитые вековым плющом массивные монументы. Многие из них хранили ужасы древности – Сьюзан знала, что жертвы холеры тоже были погребены здесь, на городском кладбище. Она содрогнулась, вспомнив мрачные истории о гробовщиках, стучавших по крышке гроба перед погребением, чтобы случайно не захоронить еще живого мученика. Но ее тревога, вызванная бурным воображением, была недолгой: вокруг царили тишина и почтение, подаренные после смерти близкими усопших. Их тени тоже здесь – тени тех, кто воздвиг эти строения, вместе с солнцем проходят они полный круг, как хранители при обходе. Все ли на месте, не откололся ли край, не набросилась ли черная плесень на беззащитный камень?
Чем дальше Сьюзан шла вперед, тем меньше старых захоронений ей встречалось. На их место пришли современные надгробия – мраморные плиты, светлые, ограненные полукругом или с острыми углами, словно поставлены только вчера. Куски высеченного из скалы камня в изголовье тех, кто предпочел даже после смерти природную натуральность. И на каждом имена, слова. Одни – мелким шрифтом, целые куски поэм или писем – обращения к душе покойного, едва вмещающиеся на основании. Другие – короткие, словно выкрик самого сердца, – два-три слова, звенящие в торжественной тиши.
Она услышала, как позади нее раздалось шуршание шин, и обернулась. Ирвин кивнул ей через стекло, приглашая сесть на пассажирское сиденье. Вместе они доехали до места погребения Питера Бергманна – самая свежая часть кладбища, где еще не выросли посаженные деревья, не протянул свои щупальца плющ. Где камни сплошь светлые, как память тех, с кем прощались, и даже тени еще не залегли, ведь еще живы те, кто хоронил этих несчастных.
Она сразу увидела, куда они направляются. Земляной холм и пустое, без единой надписи полукружье надгробия черного цвета, прислоненное к наскоро вырытой почве.
– Почему там не написано имя? – спросила Сьюзан, нахмурившись.
– Мы не знаем его.
– Тогда почему бы не написать то, которое нам известно? Хотя бы его.
– Решили, что так будет лучше.
Ирвин крутанул руль, притормозив перед могилой. Седовласый высокий мужчина, по всей видимости работник кладбища, руководил небольшим отрядом из трех подсобников – молодых парней с закатанными рукавами рубашек и лопатами.
Сьюзан и Ирвин вышли из машины. В воздухе витал запах потревоженной земли, разбросанной по зеленой траве, чуть правее стоял деревянный гроб с высокой заколоченной крышкой. Ни таблички, ни украшений. Простой ящик с невостребованным содержимым.
Сьюзан подошла к разверзнутой дыре и осторожно заглянула внутрь, ожидая увидеть лишь чернозем, но взгляд ее, пробежав вниз порядка двух метров, уперся в полуистлевшие, присыпанные комьями доски.
– Что там такое? – спросила она смотрителя. – Какой-то настил?
– Еще один гроб, мэм. Внизу покоится еще один неопознанный мужчина. Эта могила безымянная, она для тех усопших, чьи личности не были установлены.
– Такая глубокая…
– Захоронение рассчитано на три тела.
– Ах вот как… Значит, после Питера Бергманна сюда положат кого-то еще?
– Полиция дала распоряжение никого не класть поверх, мэм. На случай, если объявятся родственники.
– А как же первый мужчина?
– Он лежит здесь уже больше десяти лет. Никто не обращался.
Отступив от гипнотизирующего своей глубиной колодца, Сьюзан отвернулась к умиротворяющему изумруду лужаек с желтыми всполохами неведомых сорных растений. Ирвин подошел к ней.
– Уверена, что хочешь присутствовать?
– Все в порядке. Если не мы, то кто? Посмотри, никто не пришел проводить его, хотя в газетах дали заметку, и я обратилась к слушателям через подкаст. Похоже, мое руководство было право – людям нет дела до тех, кого они не знают. Для них это просто какой-то странник, который не заслуживает того, чтобы о нем помнили. И еще этот черный камень. На нем нет ни одного имени, ни строчки из стихотворения, ничего, что кто-то хотел бы сказать этим несчастным. Словно этих людей не существовало.
– Этот камень уже был таким. Мы не знаем их имен, как прикажешь называть их?
– Имена, имена. Все упирается в имя. Нет имени – нет человека. Как все просто!
– Если все готовы, мы можем начинать, – прервал их громкий, будничный голос. – Уже одиннадцать. Мы еще кого-то ждем?
Работник кладбища вопросительно посмотрел на сержанта Дэли. Тот покачал головой.
– Тогда, если вы не возражаете, я прочту молитву, – он склонил голову и, сложив руки, забормотал неслышные слова. Сьюзан просто не смогла заставить себя закрыть глаза, боясь, что в памяти всплывет посмертное фото Питера Бергманна, который был сейчас от нее на расстоянии не более двух метров, скрытый плотной гробовой крышкой. Она так и простояла все время, разглядывая розоватые сегменты разрубленных пополам дождевых червей, некоторые из которых продолжали двигаться. Нежно-бурые, беззащитные создания, еще не осознавшие, что уже мертвы.
Когда гроб опустили и засыпали, возникла пауза. Дело сделано, конец, на этом все. Похороны всегда символизировали завершение. Но только в этот
