поняла: кладбище – это то место, где самое страшное уже случилось. Жизнь прожита, все позади, можно отдаться вечному покою – так, кажется, гласят заповеди конфуцианства. Теория о всеобъемлющем универсуме, куда попадают люди после смерти, ложилась ей на душу, успокаивала.
Да, это было именно так. Все страхи, опутывающие разум человека, уже разрешились здесь, отступили. Они ушли в землю, вместе с тем, кого опустили в запечатанном гробу. Все тревоги, неотвеченные письма, болезни или неопределенность будущего. Все, что могло разворошить душу, – все было кончено.
– Вечный покой, – пробормотала она и достала телефон, чтобы свериться с навигатором.
Могила отца должна быть где-то между старой частью кладбища и новой. Сьюзан запоздало вспомнила, что не принесла с собой цветов. Ни для Питера Бергманна, ни для отца. Щеки мгновенно залила краска стыда. Как она могла не подумать об этом? Чертыхнувшись и сверившись с картой кладбища на телефоне, она стиснула зубы и пошла в указанном направлении, не глядя по сторонам, слушая свои собственные шаги. Хруст гравия, снова хруст. Рождаясь, он замирал в тишине этого особого воздуха, словно здесь царил особый микрокосм, свободный от мирской суеты, странно успокаивающий. Это было новое ощущение для Сьюзан, ведь она привыкла считать, что боится кладбищ, сторонится их. Неужели так действует терапия? Неужели ее сознание смогло впустить в себя эту мысль о вечности и в то же время быстротечности всего сущего?
Кажется, она научилась доверять своему психотерапевту. Стоит услышать ее сдержанный, спокойный голос, как сознание послушно размякает, и она сама не замечает, как ее окутывает невесомое облако нереальности. Она осознавала, где находится, но ощущала себя будто в двух мирах одновременно. Возможно ли, что после нескольких углубленных сеансов в ней уже начали происходить изменения?
Она и не заметила, как оказалась в восемнадцатом секторе – на густо заросшем елями участке. Надгробные памятники здесь располагались на почтительном расстоянии друг от друга, некоторые из них скрывал кустарник, и было неясно, решили ли так родные, желая сохранить могилу непотревоженной, или сама природа создала здешний причудливый пейзаж. На секунду Сьюзан показалось, что над зарослями мелькнула чья-то макушка.
Сьюзан остановилась. Ей не хотелось бы сейчас общаться или кому-то мешать. В таких местах люди не ищут собеседников. Девушка кашлянула, деликатно обозначив свое присутствие. Над кустами появился пучок седых волос, а потом вышла и его обладательница. Вопреки ожиданиям, лицо пожилой женщины расплылось в приветственной улыбке. В одной ее руке была корзинка, а в другой – садовая лопаточка.
– Добрый день! – выкрикнула она и заковыляла навстречу.
– Добрый, – отозвалась Сьюзан.
Подойдя вплотную, женщина поставила корзинку на землю и всучила Сьюзан измазанную землей руку.
– Я Брай.
– Очень приятно. Сьюзан. Простите, что отвлекла.
– Э, нет, ничего не случится, если прервусь ненадолго. Подустала слегка, возраст уже не тот, что раньше, и ухаживать за могилками все сложнее. Но приходится, когда попросят.
– Родственники? – кивнула Сьюзан.
– С ними я не общаюсь. Больно нервные они пошли нынче. Я про усопших говорю, – отозвалась женщина.
– Как вы сказали?
– Ну да, усопшие. Когда они просят, я убираю, когда не просят, просто хожу тут, приглядываю. Это только кажется, что здесь тихо, а если прислушаться, каждый из тех, что внизу, может столько рассказать. У-у-у! На несколько книг хватит. Вон там могила, видишь, мужичок покоится, умер лет пять назад. Так вот он мне что рассказал: умер он, жена его хоронила, все как надо. И ходит к нему каждую неделю, хотя уже вона сколько лет прошло. А он мне по секрету и говорит: «Любовница, мол, не знает, где я лежу, и спросить ей, бедняжке, не у кого». Вот он и страдает. Мучается, хоть бы разок увидеть, говорит, как она плачет над ним, да нету ее. Эх, беда. А вон там мальчик махонький лежит, совсем кроха. В ванне утонул. Тоже беда, еще и пострашней будет. Туда я не хожу. Не могу детский плач выносить.
– Простите, мне нужно идти. – Сьюзан посторонилась, стараясь обойти женщину, но та сочла эту фразу за приглашение и двинулась следом.
– Я не хвастаюсь и не стала бы даже вам рассказывать, хотя и говорят, хорошие поступки должны быть на виду, но не соглашусь. Вон даже святой Франциск проповедовал птицам. А я покойников слушаю, сопереживаю, мне никакой славы не надобно.
– Это не мое дело. Каждый волен делать то, что ему нравится.
– Да не нравится мне это, с чего ты взяла! Это от нужды. Они меня просят, пойми ты, а я отказать и не могу, добрая слишком. Сядь, говорят, рядом, послушай, что мы тебе расскажем. И я сяду, перекушу, покиваю – и им легче, да и мне не сложно.
– То есть вы вот так ходите по кладбищу и сидите возле могил? – Сьюзан внезапно остановилась.
– Когда сижу, когда стою. Дар у меня такой – не то благословение, не то проклятье, еще не разобралась, так тебе скажу. У каждого есть дар, а у меня вот такой – мертвых слушать.
– И сколько могил вы обошли?
– Да сколько, за много лет-то. Не знаю, но здесь уже все по нескольку раз. Уже сроднились, можно так даже сказать, – она обвела рукой свои владенья.
– А вон к той могиле ходили?
– Вон к той? Пойдем, погляжу и скажу, я ж всех упомнить тоже не могу. Особенно когда они все враз говорить начинают, так и с ума сойти недолго. Мне этого не надобно. Я могу двоих-троих послушать за день, больше не выдерживаю. А если день пропускаю, вот тогда они злиться начинают. И молчат, долго молчат. Иногда думаю, ну все, дар мой пропал, а потом они оттаивают, хорошие мои, и болтают как сороки. А мне-то что, пускай – они трещат, я дела делаю. Когда цветочков приношу: то лютиков подсажу, то ромашек. Когда земельку подберу, когда вазон упавший поставлю.
– Посмотрите на этот камень, – Сьюзан присела на корточки перед серым надгробием.
– Маэдок Уолш, – по слогам прочитала старушка. – А, знаю его, знаю. Из весельчаков он.
– Это имя моего отца.
– Сочувствую тебе, деточка. Раз дочь у него такая складная, то и сам он был не из дурачков, верно говорю? Верно. Порой такие шутки отпускает, хоть записывай!
– Он любил пошутить, вы это верно подметили. – Сьюзан смотрела, как женщина, вытащив тряпку, принялась обмахивать надгробие. – Буквы, гляди, совсем потемнели. Редко ходите, ну да ничего, я не в обиду. Мне-то что, мое дело маленькое, да вот они обижаются. Да ты потрогай, сама поймешь – она схватила руку Сьюзан и припечатала ее к могильному надгробию. Сьюзан ощутила липкость мха и одновременно прохладу. – Эти ж камни – они как проводники. Чувствуешь? Вот ничего подобного не знаю, а коснешься его, и сразу тебе все
