одного мужчину, и я не могу допустить, чтобы мы его так между собой делили!”
И парочка снова расхохоталась, а Бобу захотелось провалиться куда-нибудь, или чтоб провалился Итан, или Конни, или все они трое. Также ему хотелось, чтобы Итан и Конни перестали так радоваться друг другу и еще чтобы Итан отцепился наконец от ее локтя. Смех Конни угас, она пристально и испытующе взглянула на Боба.
– В чем дело, милый? – спросила она, и Боб ответил, что все в порядке, просто день выдался длинный.
Итан и Конни решили, что им троим следует пойти куда-то поужинать, и они ждали на тротуаре снаружи, пока Боб управится с закрытием библиотеки. Расставляя по местам стулья и выключая свет, он украдкой поглядывал в окно; Конни снова смеялась, и они с Итаном стояли близко друг к другу.
Боб запер дверь и пошел по дорожке к тротуару. Конни смотрела в другую сторону, но Итан поднял глаза и увидел приближающегося к ним Боба, и тогда его улыбка исчезла, а лицо смягчилось выражением озабоченности и доброты, как будто он ощутил вдруг, что Боб страдает и почему. Бобу стало мучительно стыдно, но поделиться этим не захотелось.
Безрадостная это была прогулка. Конни, которая шла между Бобом и Итаном, не взяла Боба за руку, как обычно, а шла сама по себе, от него отдельно. Не в силах вынести это, он ухватил ее за руку, но она сразу ее отобрала и спрятала в карман.
К тому времени, как они прибыли в ресторан, поведение Итана изменилось. Он не резвился больше, а почти что светски расспрашивал, какие планы у них насчет свадьбы, поедут ли они куда-нибудь на медовый месяц, будут ли у них дети и сколько. Разговор, в общем, не клеился, и Конни попыталась вернуть Итана в его нормальное русло, дразня вопросами вроде: часто ли он пристает к девушкам в автобусах? Каков его показатель успеха? Есть ли среди автобусных приставал рекордсмены? Как быть, если он, например, сел в автобус, чтобы поприставать, и обнаружил, что на борту уже имеется приставала? Должен ли он покинуть автобус, чтобы дать возможность коллеге-приставале поработать без конкуренции? Но и это направление не получило поддержки, и тогда Конни попыталась вовлечь Итана в подначки над Бобом, но Итан друга только хвалил, говорил, что Боб положительно на него влияет, и восхищался Бобом, что, по мнению Боба, указывало, что Итан говорит так из жалости.
В целом для Боба этот ужин стал воплощением эмоционального дискомфорта. Под конец Итан выхватил счет из рук удивленного официанта и заплатил за всех, проявив беспечную щедрость, хотя был на мели, и Боб знал, что он на мели. После этого Итан поспешил уйти, оставив после себя безотрадное молчание, и Боб даже не понял, где закончилось ощущение опасности, в котором он до того пребывал, и начался подлинный ужас.
Они с Конни вернулись к библиотеке, где дожидался их “шевроле”, и за всю дорогу домой едва ли перемолвились словом. Войдя в дом, Конни сказала, что ей жаль, что она не понравилась его другу. Когда Боб спросил ее, что она имеет в виду, она ответила:
– Сначала он дружелюбен и резвится, словно щенок, верно? А потом за ужином ни слова не говорит мне, только бурчит, и все делает, чтобы не дай бог не столкнуться со мной глазами!
– Может быть, он стеснялся?
– Нет, до ужина он таким не был. И в автобусе вел себя так, что стеснением и не пахло. Да и с чего бы ему стесняться меня? Разве ты не говорил, что он что-то вроде плейбоя?
– При чем тут это?
– Я про то, что я некрасивая.
– Нет, это не так. И потом, какое отношение твоя внешность имеет к Итану?
– Никакого. Я не знаю. Мне жаль.
– Да чего тебе жаль-то?
– Ладно, Боб, прекрати.
И она принялась снимать пальто и вешать его на крючок в прихожей, а потом застыла, уставясь на стену.
– Я хочу нравиться твоему другу, это тебе понятно? Мне важно, чтобы мы ладили.
Боб, не сняв пальто, поднялся наверх и лег поверх одеяла, слушая, как долетают снизу привычные звуки вечернего быта: Конни включала и выключала воду, открывала и закрывала заднюю дверь, щелкала выключателями.
Он не дал наименования причине своего беспокойства, но по тому, как он себя вел, не оставалось сомнений, что он снова поддался ревности. И понимал ведь, что это его не красит, но, как ни верти, не знал способа ревность укоротить.
Лежа там и корчась от мук, он заметил, что ночные шумы в исполнении Конни становятся все декларативней: она стучала и гремела вещами громче обычного. Боб прислушался со вниманием и с интересом – да, определенно, она выражала гнев. А что, подумал Боб, если она разглядела причину моего беспокойства, распознала ее и теперь ею оскорблена? Эта мысль вместо того, чтобы привести Боба к раскаянию или печали, успокоила и вселила надежду. Не стоит ли трактовать гнев Конни в том смысле, что страхи Боба в ее глазах не только не обоснованы, но даже не представимы? По мере того как лязг и грохот усиливались, облегчение Боба росло.
Поднимаясь по лестнице, Конни топала ногами и бранилась себе под нос, что Боба, в общем-то, волновало. Сердясь, она приняла душ; влезла в пижаму, сердито сунув ноги в штанины; шлепнулась на край кровати и гневно воззрилась на Боба, который спокойно объяснил ей, что любит ее так сильно, что слегка спятил сегодня, и просит прощенья, если это оскорбило ее или порочит их жизнь. Это была установка, отталкиваясь от которой они могли достичь пункта, в котором Конни простит его. Позже, уже совсем ночью, Боб взял ее за руку, и руку она вырывать не стала.
Утром Боб сделал внушение самому себе. До этого он не осознавал, как их пакт уязвим; теперь ему стало ясно, что структура не стабильна, отнюдь, ею следует заниматься, постоянно о ней заботиться. Напуганный тем, что натворил, и тем, как себя вел, Боб сказал себе, что единственный путь вперед – это верить в то, что они с Конни создали, и защищать созданное.
В последующие четыре или пять недель Боб ни слова не слышал от Итана; и сам он также не наводил мостов. Боб был рад, что они взяли перерыв, но в то же время тревожился, потому что этим, казалось, подтверждались его опасения. Конни дважды в течение месяца спрашивала об Итане, оба раза изображая, что вспомнила его мимоходом, но Боба коробило, что она вообще о нем помнит. Он решил про себя, что готов отказаться от дружбы с Итаном, если это цена за то, чтобы он не чувствовал себя так гнусно, как
