бессердечной, беспардонной действительности, впрочем, воображение да и в целом внутренняя жизнь терроризируют нас не меньше; сон – смерть в миниатюре, как если бы жизнь предстала географической картой, и мы просто уменьшили масштаб – смерть превращается в короткий, еле заметный перешеек, или нечто вроде этого. Сон – смерть, которая посещает нас, пока мы живём.
На протяжении всего одиннадцатого класса я не мог вообразить себе момент, когда школа останется наконец позади. Предыдущие, угроханные на среднее общее образование годы надёжно вбили в голову отлаженную модель мировоззрения, но будто бы внезапно наступил выпускной, нам под аплодисменты раздали аттестаты, и всем ясно, что эту петлю, как в каком-нибудь фантастическом фильме о путешествиях во времени, никогда не разорвать, вот ты на сцене, а теперь хлопаешь самому себе, ты сам себе убийца, так что нет смысла гнаться за злодеем, покуда злодей – ты, и ты бежал от себя же, господи, голова лопается, и проснувшись днём, после того, как мы встретили на Волге восход, наблюдая за солнцем, неохотно выползающим из-под дамбы, представление, что некий этап стал необратимо пройденным, никак не доходило до меня. Прибавим ещё херово сданный егэ. Распутье, перепутье. Нет. Я просто не знаю, что мне делать дальше. Я не готов. Летнее солнце, которое в Волгограде не бывает сколько-нибудь щадящим, полностью расплавило прежние опоры, обнажив совершенно бесчеловечный, пустынный мир, населённый исключительно моими придумками, рождёнными от бессилия перед настежь отворённым горизонтом. Школьные коридоры, классы, дворы, заброшки – уютный детский мирок мигом раскрыл свою подставную сущность, высказал откровение: он – лишь хиленькая картонная стенка, доселе прятавшая ослепительное и жаркое безжизненное пространство. Я почувствовал себя героем без истории: застигнутый в пустоте, я только и мог, что дрыгаться, как выброшенная на сушу рыба. И не сказать, что вода была моей родной средой. Каждый день, каждый час, проведённые в ней, иначе, как адом, не назовёшь. Ну, ладно, я утрирую. Я ведь обиженный на всех неудачник. Всего боюсь. Случались, конечно, и приятные моменты, в остальном же школа – это дом ненависти. И каково было открытие, что это пренеприятное местечко на самом деле служило краем обетованным. А слова родителей и учителей, требующие призадуматься на предмет своего будущего действовали не лучше, чем дешёвые пугалки и байки, какими кормят нерадивых детей. Теперь же оставалось с сожалением вспоминать эти байки.
Впрочем, и после выпускного родители не бросили свой удел накачивать меня россказнями о жизненной перспективе и выборе.
Начался забег по приёмным комиссиям.
Каждый раз – цирк с конями.
Тонны ксерокопий.
Ещё тонны фотографий.
Три на четыре. Чёрно-белые. Заполните здесь, здесь и здесь. А это надо указывать? Ой, ошибка! Перепишите. Подпись здесь, подпись тут.
Спектакль кончился. Финал не оправдал ожиданий.
Мы пили, пока Вове не пришла идея: забраться на крышу здания. Не «Волжских Парусов», конечно, а на что-то более скромное. Первой согласилась Настя, за ней согласились все мы. Я тоже.
Короче, добрались мы до одного жилого здания на Советской улице, звонили в один подъезд за другим, представляясь телевизионной компанией, мол, необходима проверка антенн на крыше. И какой-то подъезд нам всё-таки поддался. Внутри было темно, хоть глаз выколи, воняло, никто так и не понял, чем именно. Это как раз тот случай, когда правде лучше не всплывать на поверхность. Вонь всегда вонь. Вещь, насчёт которой сомневаться не приходиться никогда.
Цепочкой, друг за другом, мы поднялись на самый верх. Вход на крышу был открыт.
Было свежо.
Блаженство.
Вокруг нас – сверкающий миллионами огней город. Странный город. Сумасшедший город.
Как птичка. Вспорхнула, улетела. Слова из песни, как завелись – весь день не выходят из головы. Я скучаю: скука пожирает время, моё время; я не могу от этого отвлечься, сигареты не помогают, уже который раз за вечер выхожу на лестницу покурить. Вкус исчез, обесцветился, один только дым. Я скучаю. Дым. Скудное освещение на лестнице. Люди ходят, как привидения, у каждого что-то своё на уме, каждый напоминает запертую шкатулку. Это просто тела, фигуры, куклы, я смотрю на них как на части интерьера: всё стыло, а они двигаются, будто вопреки общей статике. Соседка уехала домой. До моего города добираться дольше, не хочу тратить половину выходных только на то, чтобы доползти до Ульяновска. Не хочу видеть родных. Весь день сижу одна. Прочла книгу, послушала музыку. Снова закурила. Ты заставляешь меня думать о тебе, ты не выходишь из головы. Как птичка. Слова из песни, конечно же. Потом завариваю кофе, чёрный-чёрный чёрный город чёрная улица чёрный дом чёрная квартира чёрная комната, кладу туда несколько ложек сахара (хотя я больше люблю рафинад – эти кубики кажутся мне чем-то абстрактным, идеальным, чем-то вычеркнутым из бытия благодаря своей исключительно умопостижимой природе), долго размешиваю, затем облизываю ложку, мою её а чтобы помыть её приходиться идти на кухню которая расположена в другом конце коридора я делаю это специально чтобы за это время кофе успел остыть, откладываю в ящик с посудой и лишь тогда начинаю пить кофе. Он тоже безвкусный, кстати. Ещё погода. Не скверная. Никакая. Скука – это циклическое движение. То есть никакого движения нет; всё замерло, прозябая в мерзлоте. Кажется, небо всегда было серым, оно всегда служило куполом, в котором заперт этот чёртов город. Серость уплотнила небеса, сделала их ощутимыми, такими же, как бетонный забор, прикосновение к которому ощущаешь даже с расстояния взгляда. Отлично знаешь – прохода нет, глухая стена. Шероховатая поверхность, царапает кожу, оставляя иногда мелкие царапины. Взгляд упирается в тучи, по наитию обшаривая и щупая эту преграду, пока не убеждается – идти некуда, пространство перекрыто; мы под крышкой – и живём сами по себе, в отрыве от универсума. Иногда дождь моросит. Сижу в общаге, занимаюсь учёбой.
К набережной мы спускались по Краснознаменской улице. По пути я заглядывал в арки, замечая облики дворов. Они походили на фотоснимки, быстрые, мелькающие, образы слабо отпечатывались в сознании и спустя несколько секунд благополучно выветривались, оставляя мозги незамутнёнными. На перекрёстке я ненадолго остановился, устремив взгляд вдоль Советской улицы. Поразительно прямая улица, здания стоят, как костяшки домино, образуя длинный коридор. Бесконечно далёкая перспектива. Разумеется, здесь есть первый и последний дом, но об этом вспоминаешь погодя, первая мысль всегда – у этой улицы нет конца. Она будто уложена через весь Волгоград. Через весь мир.
Мы
