сессия… По лицам одногруппников можно было предположить, что сейчас они думают о чём угодно, и особенности учёбы в ВолГУ занимают их сознание в последнюю очередь. В левом ряду, дальнем от окна, сидело четверо парней, сбившихся в отдельную стайку, иногда они о чём-то перешёптывались и смеялись, на всех были белые рубашки и чёрные или тёмно-синие джинсы, дресскод, по универсальности могущий поспорить с постулатами классической физики; среди стайки выделялся рослый парень, даже за столом превышающий остальных в росте, с короткими волосами чёрного цвета и крепкими большими руками, когда он смеялся, рот будто складывался внутрь лица, обнажая зубы, словно те выезжали немного вперёд, и смех звучал как из репродуктора.
Сидящий рядом с парнем в цветастой рубашке паренёк в зелёной футболке, щуплый и долговязый, голову которого украшали взъерошенные локоны сухих и кучерявых волос каштанового оттенка, обернулся к Кристине – у него было маленькое смуглое лицо, как у мальчика, только что пошедшего в школу, с острыми скулами и немного впавшими щёками; он улыбнулся ей – кожа, такая же сухая на вид, как и волосы, сложилась маленькими складками в уголках рта, словно её растянули по черепу, – и шепнул:
– Привет!
– Привет.
Карие глаза влажно блестели. Кристина видела в них собственное отражение, закруглённое и будто политое затеняющей краской; она вновь почувствовала на себе не отстраняющий или оценивающий, а трогающий и облекающий взгляд; она поняла, что этот паренёк, которому навскидку можно было дать лет десять или двенадцать, и бросал на неё такой взгляд, пока она, оторопев, стояла стоймя в дверях аудитории. Паренёк влюбился в неё без памяти. Она знала такие взгляды и нередко становилась их объектом, и почти всё время оставляла их без внимания. Этот взгляд она так же хотела проигнорировать, однако, поскольку паренёк не решался произнести что-либо ещё, помимо «привет», оставалась надежда, что проблема решится сама собой. Паренёк опустил глаза и отвернулся. Любовь для такого мальчика, как он, сюрприз, о котором последний не имеет никакого представления, в отличие от той же стайки, продолжающей говорливый, прерываемый глупыми смешками, шёпот – и тот рослый парень, и остальные, рассаженные вокруг него, как грибы вокруг дерева, встречались с девчонками, у каждого из них, по крайней мере единожды, был секс, и все они прошли выучку, как надо подкатывать, флиртовать, ухаживать. Может быть даже, этот парёнек впервые по-серьёзке втюрился и жаждет теперь разразиться тирадой, как обожает и боготворит Кристину, но осмелился только на то, чтобы сказать «привет». Трудно представить, какие эмоции бурлят в этом слове, но каким бы невообразимыми они ни были, в общем, они такие же как и у всех людей, которые когда-то влюблялись впервые в жизни. Мальчику будет сложно свыкнуться с мыслью, что любовь не сияет опознавательным знаком на одном-единственном, избранном объекте любви ведь это избрание высшего порядка случай это судьба, а перескакивает с одного тела на другое, как пучок энергии, одушевляющий то один, то другой предмет. Впрочем, состояние души, в котором находилась сейчас Кристина, мало чем отличалось от того, в котором пребывал мальчик; оба испытывали томление любви, незрелой и в какой-то мере убогой, и оба пытались одновременно спрятать и обнажить свои чувства, разница же заключалась только в спутанности адресатов.
Поела виноград, теперь жжёт губы. Инна откинула локон волос со лба, её глаза сверкнули, как из темноты. Кристина на секунду задумалась. Действительно ли от винограда губы жжёт? Попыталась вспомнить, когда в последний раз ела виноград. Пыталась вспомнить его форму, вкус; как лопается между зубами, выделяя сок, ещё как поскрипывает на эмали кожица. Учебник по отечественной истории, пятидесятая страница. Строчки лежат вплотную друг к другу. С расстояния вытянутой руки текст похож на серый, цельный прямоугольник, при приближении вящая целостность расступается, строчки отделяются, выпуская, как пар сквозь тектонические разломы, пустоты; ближе – видны предложения, тогда уже видение обращается чтением, и образы вырываются далеко за пределы страницы, комнаты, города, но как бы обширен ни был радиус, центр продолжает присутствовать в любой из точек окружности; буквы отныне не рисунки, а знаки, однако взгляд собирается вновь в единое целое, под чьим действием буквы раздвигаются, подчиняясь общеобязательному распаду, и наружу пролезает полость, не значащая ничего, некая пропасть, которая, как ни странно, изначально присутствовала в целом, но не как часть его, а в качестве конкретного содержимого. Ещё ближе – дробление продолжается. Планетарная схема. Волны. И пустота. Губы от винограда жжёт.
эти чёртовы числа идеальные знаменатели они не скажут плохо или хорошо они просто назовут тебе баллы и оставят твою душонку наедине с твоим собственным сознанием пока обрушиваются на тебя крики родителей что некогда появился на свет такой раздолбай как я а числа молчат это их дело молчать потому что числа ничего не сообщают кроме того что есть числа прекрасные судьи
Английский – могло быть и хуже. В такой дыре, где я живу, если результаты по иностранному языку выше среднего, это считается за успех. Из всего класса английский сдавали только я и Алёна. Все пацаны по ней с ума сходили. Как стая голодных шакалов, глаз не сводили с её сисек. Они и впрямь являлись выдающейся частью – вообще, у Алёны была точёная, стройная фигура, и грудь неземных размеров идеально её дополняла. Нечего и говорить – на протяжении всего времени, что мы учились вместе, почти для всех одноклассников, и для меня в том числе, Алёна была объектом самых влажных и разнузданных фантазий. Одному богу известно, сколько раз простыни были заляпаны спермой. В девятом классе каким-то неведомым образом у кого-то из пацанов на телефоне оказалось несколько фоток, на которых Алёна стояла полуголая, прикрывая бюст рукой. Хотя, чтобы прикрыть его полностью руки явно было маловато. Все перекидывали друг другу эти фотки по ИК-порту. И все по приходу домой, вероятнее всего, неистово дрочили. А в школе спорили, виден ли на какой-то из фотографий сосок или нет. В любом случае, эти снимки являлись событием феноменальным, раздувшим и без этого полыхающий со страшной силой пожар спермотоксикозной эпидемии.
Но то был девятый класс. И вспоминая Алёну, я не могу не вспомнить, как её образ выполнял функцию расходного материала в ночных мечтаниях.
До сих пор в памяти запах кофе. Лицо. Её лицо на фотографии – спящее. Сон – маленькая смерть, наша маленькая крепость, где мы выдерживаем осаду
