и крестами.
Такая картина обдаетъ васъ сразу горячей, блистающей жизнью юга. Грудь точно расширяется и впиваетъ въ себя жаркій и влажный воздухъ.
Меня чуть не сбилъ съ ногъ какой-то франтикъ въ сѣренькомъ пиджачкѣ; онъ прокатилъ на велосипедѣ. Это заставило меня обратить вниманіе на другихъ такихъ же любителей велосипеда, сновавшихъ взапуски по одной сторонѣ площади. На углу той улицы, откуда я вымелъ, разсмотрѣлъ я лавку, гдѣ отдаются на-прокатъ эти самые велосипеды. Тутъ-же прочелъ я, что площадь называется: «Piazza degli Zuavi».
Бедекеръ не посовѣтовалъ мнѣ запастись полотнянымъ зонтикомъ отъ солнца, и я заторопился въ аллею, уходившую неизвѣстно куда, только очень далеко. Влѣво отъ аллеи попалъ я подъ настоящую тѣнь парка и тихо двигался по тропинкѣ. Мнѣ очень хорошо дышалось. Вспомнилъ я свой заказной боръ, Ивана Петрова и его пчельникъ и, ни о чемъ тяжеломъ не думая, шелъ себѣ впередъ, какъ малое дитя. Меня все тѣшило: и прозрачность воздуха, и вѣковые стволы деревьевъ, густо обвитыхъ плющемъ, и темная южная ихъ листва, и звонкое рѣзанье какой-то птицы, и страстная, немолчная музыка кузнечиковъ. Вправо, сквозь дальній край аллеи, виднѣлась огромная луговина. На ней учились солдатики, всѣ въ бѣломъ. А на самомъ дальнемъ планѣ выступали невысокіе холмы съ розовымъ отливомъ, покрытые точно дымкой, сквозь которую бѣлѣлись на уступахъ домики и виллы. Откуда-то летѣлъ поѣздъ, и паровикъ лакомотива, точно какая жаръ-птица, разрывалъ дымчатую даль…
Молодо было у меня на сердцѣ и я невольно благословилъ это южное утро, показавшее мнѣ, что не даромъ я хвалился самъ себѣ своей выносливостью.
Дойдя до перекрестка съ старымъ каменнымъ колодцемъ, я почувствовалъ голодъ: мудренаго ничего не было — я ушелъ натощакъ. Позади, у самаго входа въ паркъ, я замѣтилъ что-то похожее на кондитерскую, но идти назадъ мнѣ не хотѣлось; отдохнувши у колодца, двинулся я дальше, дошелъ до какой-то пирамиды и вступилъ въ боковую аллею. Изъ-за низкой каменной ограды, съ круглыми павильонами по бокамъ, выставлялся двухэтажный домъ, позади палисадника. Я прочелъ вывѣску: Caffe е ristoratore.
И въ этомъ мнѣ была удача; я разсудилъ сдѣлать привалъ.
Черезъ палисадникъ, очень-таки запущенный, прошелъ я къ крыльцу ресторана. Вдоль всего фасада стояли въ тѣни зеленые диваны и стулья. Ко мнѣ выскочилъ черноватый курчавый малый, маленькаго роста, съ краснымъ и потнымъ лицомъ, въ затрапезномъ сюртучишкѣ, такой же почти вертлявый, какъ и мамзель въ ѴШіпо Ruffi. — Было всего часовъ одиннадцать, а отъ него уже шли винные пары.
На мое желаніе чего-нибудь закусить, онъ однимъ духомъ пустилъ — С’е brodé, с’e bistecca, с’е eccelentissimo bovo, con fagiolini al burro…
Такъ онъ зачекалъ, что я долженъ былъ попросить его говорить порѣже. Онъ согласился и, плутовато усмѣхнувшись, обошелся со мной, какъ съ неумѣлымъ форестъеромъ, т.-е. самъ мнѣ, долго не думая, притащилъ порцiю бифштекса и чашку плоховатаго бульона съ натертымъ сыромъ. Прислуживалъ онъ, несмотря на свои винные пары, ловко и, такъ сказать, умно. Его рьяная фигура мнѣ нравилась. Я даже спросилъ, какъ его звать. — Звать его Филиппо, или въ сокращеніи: Пипо.
Пипо разсказалъ мнѣ всякую штуку, — какъ великъ паркъ, въ которомъ часу здѣсь катаются господа изъ Флореуціи, гдѣ находится модное кафе, тиръ и зданіе бывшей молочной фермы; но добавилъ, что теперь тамъ молока нѣтъ, ибо—
— Le bestie поп ci sono piu!
И такъ онъ выпалилъ слово бестіе, что я даже разсмѣялся отъ удовольствія: позавидовалъ бы ему каждый маіоръ въ произношеніи этого звука.
Подавая мнѣ чашку кофе, Пипо продолжалъ меня «оріентировать», по любимому выраженію графа Платона Дмитріевича. Я узналъ отъ него, что въ ресторанѣ я могу имѣть обѣдъ хоть въ девять часовъ вечера; что на задахъ дома происходятъ рысистые бѣга въ туземныхъ таратайкахъ, и удобно упражняться на велосипедахъ; что ѣздятъ даже и дамы, и могутъ переодѣться тутъ-же на верху, въ особой комнатѣ. Онъ припомнилъ какую-то иностранку, которая на-дняхъ каталасъ на велосипедѣ.
— Una signora russa! взвизгнулъ онъ и сдѣлалъ рукой итальянскій жестъ, точно онъ что хотѣлъ засунуть себѣ въ носъ.
— Russa? перепросилъ я его.
— Si signor magnifica!…
И онъ даже подмигнулъ лѣвымъ глазомъ.
Мы разстались друзьями. Я обѣщалъ ему захаживать. Этотъ ресторанчикъ избавлялъ меня отъ необходимости ходить въ городъ за ѣдой, а съ графиней я что-то не разсчитывалъ обѣдать.
IV.
По указаніямъ Пипо отправился я все той-же боковой узкой аллеей къ большой площадкѣ, гдѣ посрединѣ цвѣтника возвышалась ротонда, съ китайской крышей на тонкихъ столбикахъ. Я еще не добрелъ до площадки, какъ вдругъ изъ-за угла поперечной аллеи показались двѣ фигуры, и черезъ нѣсколько секундъ поровнялись со мной.
— Коля! вскрикнулъ я.
Предо мной дѣйствительно стоялъ Коля. Онъ ужасно выросъ и смотрѣлъ чистымъ итальянцемъ: такъ онъ загорѣлъ. Стройное его тѣло казалось еще гибче и тоньше въ сѣромъ костюмѣ съ широкими панталонами, подобранными въ штиблеты. Соломенная шляпа сидѣла на затылкѣ по-иностранному.
Онъ точно не сразу узналъ меня. Потомъ что-то нехорошее проскользнуло у него по широкому лбу и отразилось въ усмѣшкѣ.
— А, Николай Иванычъ! безъ всякой радости выговорилъ онъ и, какъ большой, подалъ мнѣ руку.
Я пожалъ ее, бросивъ взглядъ не столько на него, сколько на его спутника.
Съ нимъ шелъ рослый и плечистый молодой малый, съ полнымъ румянымъ лицомъ и русой, красивой, точно четырехугольной бородкой. Онъ былъ одѣтъ весь въ желтоватый полотняный костюмъ; на головѣ коричневая шляпа такой формы, какія носятъ пѣвцы въ «Гугенотахъ». Сразу я узналъ русскаго; лицо такъ и сіяло по-нашему, по-русски, не то что самодовольствомъ, а какъ-бы смѣсью удали съ добродушіемъ.
— Николай Иванычъ Гречухинъ? обратился онъ ко мнѣ, приподнимая шляпу.
— Да-еъ, отвѣтилъ я съ недоумѣніемъ.
— Графиня ждетъ васъ и графа съ княжной цѣлыхъ три дня, продолжалъ онъ, не мѣняя своей сіяющей улыбки. Вы одни пріѣхали?
— Одинъ.
— Леонидъ Петровичъ! крикнулъ ему Коля пріятельскимъ тономъ; я пойду за почтой, а вы проводите monsieur Гречухина… Да?..
И не дожидаясь отвѣта, онъ побѣжалъ по направленію къ ресторану.
Мы остались въ аллеѣ другъ противъ друга въ выжидательныхъ позахъ. Я рѣшительно не зналъ, съ чѣмъ къ нему обратиться.
Зато онъ нашелся и, протягивая мнѣ руку, груднымъ голосомъ проговорилъ —
— Позвольте представиться: кандидатъ правъ — Рѣзвый. Прошу любить да жаловать.
Такой молодостью и свѣжестью дышала вся фраза господина Рѣзваго, что я отвѣтилъ очень искренно на его рукопожатіе.
— Пойдемте, заговорилъ онъ, я васъ проведу къ графинѣ. Она тамъ, за цвѣтникомъ, на скамейкѣ. У ней образовалась привычка: утромъ сидѣть въ паркѣ, читать здѣсь газеты и письма, иногда работать. Только жаръ началъ одолѣвать. Графиня жалѣетъ, что
