и ждет, когда зажжется экран ноутбука. Ты послушно поднимаешься и садишься рядом с королем. От него пахнет химией, шоколадом и горьким виноградом. В моем салоне пахнет точно так же.
Ури бьет грязным пальцем по сенсорной панели – расширяет экран видеофайла. Этот вот видеофайл идет больше сорока минут, Гермес, и не стоит ровным счетом ничего. Ты смотри просто. Наперсток искать не нужно.
Только он и будет – ничем не прикрытый – прямо перед тобой.
Мне пятнадцать.
Совершенно черные волосы, данные природой. Отросшая челка, спадающая на глаза. Кепка тоже черная, новенькая, лежит на столе рядом, как доспехи. Я могу спрятать за ними лицо, если почувствую, что прядь волос недостаточно с этим справляется.
– Что ты рисуешь?
– Цвета, – бесцветно или просто блекло, не знаю. Я столько раз смотрел эту запись, что воспринимаю как должное.
– В виде букв? – Миссис Лейн почти вся за пределами камеры. Можно разглядеть лишь рукав белого халата.
Молчу. Без разницы, как другие понимают мои поступки.
На столе стопка листов и стая разбросанных рядом цветных карандашей. Я не рисую. Я пишу. Вывожу печатные буквы алфавита, раскрашивая каждую так, как вижу ее цвет.
– Ты сам себе доверяешь, Итан?
Я просто киваю.
– А ему?
Я просто киваю.
Голос у миссис Лейн, как у Тома Хэнкса. Размеренный, понятный, неторопливый. Ей бы озвучивать тексты для иностранцев, а не ставить диагнозы.
– Почему?
– Он защищает.
– Ты чувствуешь себя незащищенным?
Позади меня можно разглядеть серый стеллаж с картами, белую раковину и такой же шкаф для одежды с двумя пышными зелеными растениями на вершине.
– Да. – Всегда удивлялся, зачем ставить их так высоко, чтобы потом приходилось вставать на стул.
– Но тебе не нравится, что он не советуется с тобой, когда хочет появиться?
Пятнадцатилетний я в большой рыжей толстовке. Капюшон едва держится на голове, готовясь сползти окончательно. Его шнуровка качается на весу.
– Не нравится, – это голые слова. Движется усердно только рука, сменяя карандаш на черный. Им я рисую контуры букв.
– Ты хотел бы с ним договориться?
– Да.
– Тогда не против, если я задам тебе вопросы, которые уже задавала раньше?
– Не против. – Виктор примерно объяснил, что планируется сделать, но я равнодушен. После приступов я всегда был немного апатичен. Куда больше, чем в обычное время.
– Они могут тебе не понравиться, но придется еще раз на них ответить, ты не против?
– Нет.
– Ты помнишь, зачем мы это делаем, Итан?
– Да.
– Хорошо. – Можно разглядеть, как доктор складывает руки на столе на манер первоклассников. – Начнем?
Я меняю карандаш на желтый и приступаю к заливке.
– Тебя зовут Итан, так?
Сейчас – да.
– Да.
– Скажи, почему ты здесь?
– Здесь – это у вас в кабинете или в больнице? – задаю вопрос, но не отрываю лица от алфавита.
– В больнице.
– Я хотел покончить с собой?
– Ты не уверен?
– Нет, уверен, – я киваю машинально, и капюшон слетает.
– Который раз ты хочешь покончить с собой, Итан?
Не могу сказать, что я не люблю такие вопросы.
Вопросы как вопросы. Просто у меня невероятное воображение. Если спросить, я прокручу в голове картинки. Делать это одновременно с заливкой мне сложно. Я замираю, смотрю лишь на карандаш, жду, пока рисунки в голове закончатся.
– Я не считал.
– Хорошо. В который раз ты пытался покончить с собой?
Это проще и быстрее:
– Третий.
– Почему, ты можешь сказать?
Я пожимаю плечами, свободной рукой снова набрасывая на голову этот лисий колпак.
– Тебе одиноко, Итан?
– Сейчас нет.
– А обычно?
Пятнадцатилетний я снова пожимает плечами. Одиноко – это Чеширский кот. Философский дым, тающий в воздухе с отзвуками сардонического смеха.
– Почему тебе одиноко? – Миссис Лейн иногда считает, что понимает меня лучше меня самого. Я ей говорил, что не боюсь одиночества. А она считает, мне недостаточно ясно, что это такое – одиночество. Говорит: это совсем не Чеширский кот. – У тебя же теперь есть хорошая семья.
– У меня до этого тоже была семья. И потом еще одна.
– Тебе страшно?
Я возобновляю свое занятие:
– А вам?
– Есть вещи, которые меня страшат, да.
– А люди вас не пугают?
– Иногда.
Я киваю, найдя для себя подходящий ответ:
– Иногда.
– Ты боишься, что они тоже могут причинить тебе вред?
– Нет. Я выносливый.
– Это верно. – На видео не видно, но миссис Лейн тоже часто кивает. – Тогда чего ты опасаешься?
Мне думать не надо:
– Неподготовленности.
– Что это значит?
– Мне ведь неизвестно, сколько они продержатся и когда перестанут во мне нуждаться.
– А с чего ты решил, что они в тебе нуждаются, Итан?
Я откладываю желтый и снова берусь за черный. Не видно, не помню, какая там дальше буква.
– Людям всегда что-то нужно.
– А ты не думал, что они усыновили тебя, не потому что нуждаются в тебе, а потому что ты нуждаешься в них?
– Думал.
– И?
– Людям всегда что-то нужно, миссис Лейн. – Я склоняюсь ближе к столу, понимая, что неудачно нарисовал контур. – Просто нужды у всех разные.
– Значит, ты боишься стать ненужным?
– Меня пугает то, что я чувствую, когда это случается.
– А что ты чувствуешь, Итан?
– Что я сюда упал, – тянусь к зеленому овалу ластика, – а сюда оказалось не туда, – аккуратно пытаюсь стереть неудачную линию, – не туда, куда было нужно. И теперь я просто муляж.
– В каком смысле?
Опять берусь за черный карандаш.
– В магазинах или барах иногда стоят муляжи, ненастоящие продукты. – Ластик катится, пока я не перехватываю у края. – Они стоят, чтобы к ним можно было прицепить ценник или что-то в этом роде, и я чувствую себя муляжом, а люди вокруг не подходят ко мне, никогда не касаются, чтобы положить на прилавок и кому-то продать. Я покрыт пылью и… – на записи еще не видно, но мой следующий оранжевый карандаш я сжимаю слишком сильно, – понимаю, что это не изменится.
– Муляж – это ведь что-то ненастоящее, что-то пустое внутри. – Миссис Лейн все это знает, потому не растягивает паузы. Идет дальше. – Ты думаешь, ты пустой и ненастоящий?
– Нет, думаю, это другим кажется, будто я пустой и ненастоящий. Они не понимают, какой я.
– А ты можешь рассказать, какой ты, Итан? Как мне уже рассказывал.
– Мне нужно сделать это сейчас?
Я спрашиваю, потому что устал. Иногда мне до сих пор кажется, что энергии предостаточно, а потом она вытекает из дырявого котла переменчивого настроения, и я ничего не могу. И ничего не хочу.
– Да, мой милый, надо сделать это сейчас. Я буду тебе помогать, подсказывать, хорошо?
– Да. – Виктор
