меня? — повторила она, успокоившись.
— На васъ. Я это доподлинно знаю.
— Какъ это ему не надоѣстъ, право. И годъ — тому назадъ онъ имѣлъ на меня виды, и полгода, и теперь все то-же. Чего-же онъ ждетъ? Зачѣмъ сватовъ не засылаетъ? Пли дожидается, что я совсѣмъ прогорю и тогда онъ явится геніемъ-искупителемъ въ лучезарномъ сіяніи?
— Ужь чего-нибудь да дожидается…
Въ дверяхъ показался человѣкъ и остановилъ теченіе рѣчей Малявскаго.
— Господинъ Воротилинъ.
— Кто? — спросила, наморщившись, Авдотья Степановна.
— Воротилинъ, — повторилъ лакей. — Они по дѣлу-съ.
— Ахъ, какая досада! — полушопотомъ воскликнула Авдотья Степановна и, сообразивъ что-то, тутъ-же прибавила — m-r Малявскій, этотъ уродъ явился по дѣлу; я его протурю черезъ десять мияутъ; съ вами я еще не успѣла двухъ словъ сказать, не хотите-ли въ тотъ кабинетъ пройдти? Тамъ есть газеты и книги.
Малявскій шумно вскочилъ съ мѣста и весь какъ-то передернулся.
Авдотья Степановна указала ему на спущенную портьеру небольшой двери, куда онъ и скрылся.
— Ты убралъ пальто, какъ я тебѣ приказывала? — тихо спросила она лакея.
— Прибралъ — съ.
— Проси господина Воротилина.
Она сѣла на кушетку и вытянула ноги. Лицо ея сдѣлалось вдругъ утомленнымъ и скучающимъ. Она даже раза два кашлянула.
Малявскій присѣлъ на низкомъ креслицѣ, около самой двери, и сталъ прислушиваться, выпятивъ нижнюю губу. Ему доставляло особое удовольствіе быть незримымъ свидѣтелемъ того, какъ пріятеля Воротилина будутъ выпроваживать и, по всей вѣроятности, наговорятъ ему разныхъ неожиданныхъ пріятностей, на которыя Авдотья Степановна была такая мастерица.
Воротилинъ не менѣе былъ радуженъ въ туалетѣ своемъ, чѣмъ Малявскій, только его бакенбарды, придававшія ему теперь видъ совершеннѣйшаго посольскаго егеря, укрывали немного пестроту галстуха, цвѣтной рубашки и паи-талонъ.
Первымъ дѣломъ онъ приложился къ ручкѣ; Авдотья Степановна поцѣловала его напомаженное темя, съ отвращеніемъ, котораго онъ, впрочемъ, замѣтить не могъ.
— Давненько васъ не видала, — начала она, оглядывая и его точно такъ-же, какъ Малявскаго.
Онъ пришелъ въ еще большій восторгъ отъ ея блистательнаго вида.
— Ложись и умирай, — воскликнулъ адвокатъ, поворачивая глазами и останавливаясь преимущественно на бюстѣ Авдотьи Степановны.
— Тс… Я вамъ послала офиціальную повѣстку, вы явились акуратно. Извольте-же сидѣть смирно и не забывать, что вы дѣлецъ. Вы мнѣ предлагали участвовать пайщицей въ процессѣ.
— Как же…
— Я не прочь.
Воротилинъ помолчалъ.
— Видите, что, красавица моя, я вашъ рабъ до гробовой доски и моя священная обязанность служить вамъ только самыми цѣнными вещами… Процессъ-же этотъ — была-бы великолѣпная афера (Ипполитъ Иванычъ произносилъ афёра, а не афера); но дѣло какъ-бы расклеивается. Во-первыхъ, на Саламатова плохая надежда: его теперь не заманишь.
— Оттого, что я тутъ участвую?
— Онъ и не узналъ-бы объ этомъ никогда! Нѣтъ, онъ ужасно опустился, потомъ непомѣрно жаденъ на деньги… и во-вторыхъ, тутъ начинаетъ гадить одинъ мой благопріятель, котораго я, мимоходомъ сказать, терпѣть не могу и презираю.
— Кто это такой? — очень громко освѣдомилась Авдотья Степановна.
— Да Малявскій этотъ, — такъ-же громко выговорилъ Воротилинъ.
— А а!..
Въ эту минуту Илларіона Семеновича за портьерой перекосило на его низкомъ креслицѣ. Онъ не приготовился къ такому вступленію. Съ самаго начала, разговоръ Авдотьи Степановны съ его благопріятелемъ не особенно ему нравился. Онъ чувствовалъ все большее и большее раздраженіе. Авдотья Степановна, если она и маску на себя надѣвала, обращалась съ Воротилинымъ гораздо дружественнѣе, чѣмъ съ нимъ. Ему дала поцѣловать ручку, сразу-же ему позволила называть себя «красавица моя». Наконецъ, что покоробило Илларіона Семеныча неожиданно и сильнѣйшимъ манеромъ — это возгласъ Воротилина, что онъ его «презираетъ». Еще терпѣть не можетъ — куда ни шло, но «презираетъ» — этого Малявскій вынести никакъ не могъ и схватился рукой за портьеру, точно желая ринуться въ гостиную.
«Воротилинъ меня презираетъ, — закипятился онъ про себя, — Воротилинъ, эта дубина, неимѣющая ничего, кромѣ лакейскихъ бакенбардъ, какъ онъ смѣлъ слово-то это выговорить»!
— Презираю, — послышалось ему сквозь портьеру все такъ-же отчетливо — потому что въ этомъ выскочкѣ пѣтъ никакого собственнаго достоинства; всюду лѣзетъ, алчность въ немъ непомѣрная, почище саламатовской, и мѣдный лобъ какой!. Такого еще ни одинъ тульскій самоварникъ не фабриковалъ!.. и что за тонъ! Вѣдь съ нимъ нельзя быть ни въ одномъ публичномъ мѣстѣ! Такъ, съ позволенья сказать, оретъ, что просто пальцами всѣ указываютъ.
Малявскій вскочилъ.
«Нѣтъ, ужъ это чортъ-знаетъ что такое! — выругался онъ. — Нарочно они меня, что-ли, сюда засадили! Эта дура бабенка точно не понимаетъ, въ какомъ я миломъ положеніи, но и то сказать: какъ ей быть? А мнѣ-то что за дѣло! А мнѣ-то что за дѣло! Не хочу я сидѣть въ этой дурацкой засадѣ!»
Ему послышался смѣхъ Авдотьи Степановны.
— Кадетъ! — вскричалъ Воротилинъ — кадетскій фельдфебель!.. И воображаетъ себя фешенеблемъ.
Малявскому на этотъ разъ совершенно ясно послышался хохотъ, и очень раскатистый, Авдотьи Степановны. Этого онъ ужь никакъ не могъ вытерпѣть.
Онъ ринулся со всѣхъ ногъ и даже чуть не запутался въ портьерѣ.
— Извините, вскричалъ онъ, что я прерываю вашъ веселый разговоръ!
И съ этими словами онъ выкатилъ на самую средину.
Авдотья Степановна не поднялась съ кушетки, но Воротилинъ вскочилъ и вытаращилъ на Малявскаго глаза.
Онъ сейчасъ-же сообразилъ, что тотъ слышалъ все и явился не изъ залы, а изъ задней комнаты. Его глуповато-недоумѣвающій взглядъ обратился къ Авдотьѣ Степановнѣ. Она ему отвѣчала двусмысленной усмѣшкой.
— Что это такое? — прошепталъ онъ.
— Такъ я кадетъ, любезнѣйшій Ипполитъ Ивановичъ? — допросилъ Малявскій, подступая къ Воротилину, раскраснѣвшись и смотря на него въ упоръ.
— Здравствуйте! — отвѣтилъ Воротилинъ и преглупо разсмѣялся.
— А вамъ, — обратился Малявскій къ Авдотьѣ Степановнѣ: — угодно было устроить у себя сцену изъ балаганнаго водевиля и вы изволили вторить смѣхомъ остроумію вашего собесѣдника?
— Да, вторила, — смѣло отвѣтила Авдотья Степановна, — это ничего не значитъ. За четверть часа вы со мной отдѣлывали вашего благопріятеля Ипполита Ивановича, и я вамъ точно также вторила; жаль только, что у меня другаго кабинета не случилось, а то-бы я и его засадила.
— Объясните-же, наконецъ, окрысился Воротилинъ — что все это изображаетъ собою?
— Вы не понимаете? — спросила уже серьезно Авдотья Степановна.
— Нѣтъ-съ! отвѣчалъ Малявскій.
— Темна вода во облацѣхъ, — съострплъ совершенно ужь глупо Воротилинъ.
— Вы, господа, прежде чѣмъ собираться дурачить кого-нибудь, — начала Авдотья Степановна: — сначала-бы справились, хватитъ-ли у васъ на это пороху? Вы думали, я такъ въ вашу ловушку и шлепнусь?
— Въ какую-съ? — спросилъ Воротилинъ, взявшись за шляпу и приноравливаясь, какъ-бы ему половчѣе улизнуть.
— Какую? Скажите пожалуйста, вы и не знаете совсѣмъ. Вы меня старались втянуть въ дѣло, гдѣ хотѣли нагрѣть бѣдную женщину, да только между собой-то не сговорились получше, какъ другъ про друга говорить. Вотъ я вамъ и устроила комедію!
