и слѣдуетъ взвалить эту службу; коли-бы онъ такой службы не сослужилъ, такъ это было-бы мое почтеніе!
— Ну, что-жь, значитъ, дѣло въ шляпѣ. Вѣдь противъ Саламатова, вы сами говорите, никто не устоитъ.
— Э! — воскликнулъ Абримъ Иигнатьевичъ и откинулся назадъ. — Сдѣлайте одолженіе, я этого вамъ не докладывалъ, что противъ него никто не устоитъ. Вотъ тутъ-то и преткновеніе. Объ этомъ-то я и хочу съ вами дружески перетолковать. Саламатовъ — волшебникъ, насчетъ разныхъ фокусовъ — первый въ государствѣ мастеръ. Это ужь будьте благонадежны. Я вотъ еврей и своего происхожденія никогда ни предъ кѣмъ не скрываю, хотя и могъ-бы, ибо имѣю рожу толстую и съ короткимъ носомъ и акценту, вы слышите, не имѣю. Прозываюсь я Гольденштернъ; но это по собственному желанію; я могъ-бы называться Авраамій Игнатьевичъ Золотаревъ… Такъ вы мнѣ повѣрьте: я еврей и евреевъ знаю; но они сами, здѣсь въ городѣ Петербургѣ, безъ Саламатова заголосили-бы: вай миръ!..
— Будто-бы!
— Сдѣлайте одолженіе! Вся наша братія безъ него капутъ. Вести дѣла мы и безъ Саламатова умѣетъ отлично; но пустить въ ходъ, что въ голову залѣзло, обработать это въ наилучшемъ видѣ, представить публикѣ, облагородить, въ авантажѣ показать — этого мы не можемъ. Тутъ подавай камергера Саламатова.
— Вѣрю вамъ, — откликнулся Малявскій съ наклоненіемъ головы.
— Но вотъ какая статья: баталья предстоитъ экстраординарная, а вывезетъ-ли Саламатова на одной себѣ — это еще тово…
— Сомнѣваетесь?
— Онъ больно ужь куритъ; время у него такъ, зря, уходитъ… Наобѣщаетъ онъ, наобѣщаетъ, но одного генеральскаго слова мало, надо надъ книгами посидѣть, бумажку, другую проглядѣть. А ему когда-же? Онъ козыряетъ, а потомъ съ мамзельками, и все это въ русскомъ вкусѣ, чтобы дымъ… какъ это говорится…
— Коромысломъ, — подсказалъ Малявскій.
— Досконально такъ! Вотъ я и разсудилъ, добрѣйшій…
— Илларіонъ Семенычъ, — съ подавленной гримасой добавилъ Маляевскій.
— Такъ, такъ. Я и разсудилъ, что на одного Саламатова, въ такомъ дѣлѣ, нельзя положиться… Онъ выступитъ; ему это слѣдуетъ сдѣлать. И если онъ дебоширить на этой самой недѣлѣ не будетъ, онъ всѣхъ уважитъ, вся компанія расхохочется — и наша возьметъ, но съ просонокъ и онъ можетъ провалиться…
«Вотъ оно что, — подумалъвъ эту минуту Малявскій. — Ты, стало быть, добираешься до меня… Ладно».
— Какъ-же тогда быть, Абрамъ Игнатьевичъ? — освѣдомился онъ недоумѣвающимъ голосомъ.
— Надо другому спѣшить на помощь — и нанести послѣдній ударъ.
— Послѣ Саламатова-то?
— Н-да! Тѣмъ больше будетъ тріумфу! Честь великая!.. Надо ему такъ подготовиться, какъ будто-бы Саламатовъ совсѣмъ и не собирался говорить…
— Задача! — точно про себѣ промолвилъ Малявскій.
— Доподлинно, въ самой вещи такъ — задача; но послѣ такого тріумфа можно вторымъ Саламатовымъ быть!
— На кого-же вы разсчитываете?
Малявскій отвелъ лицо въ сторону и сдунулъ пепелъ съ своей сигары.
— Я именно пріѣхалъ просить васъ, — выговорилъ Гольденштернъ, искоса поглядывая на хязяина изъ-подъ очковъ.
— Меня? — вскрикнулъ Малявскій и приподнялся съ дивана.
— Самый доскональный выборъ. Мы видимъ, сколькими вы талантами обладаете въ дѣлахъ… наукамъ обучены и писать ловко умѣете, говорить точно такимъ-же манеромъ. Жаръ у васъ, благородный жаръ есть, а это, сдѣлаете одолженіе, важнѣе всего!
— Но вѣдь я не Саламатовъ, почтеннѣйшій Абрамъ Игнатьевичъ. Я не могу уподобляться фокуснику Жану Мартини и разливать вамъ изъ одной бутыдки и красное, и бѣлое, и лекеръ, и ерофеичъ! Если у меня и есть кое-какой умишко и кой-какіе талантишки, какъ вы любезно изволили выразить здѣсь, то я все-таки долженъ серьезно подготовиться къ такой рѣчи, знать, что я защищаю… Не могу-же я, какъ честный человѣкъ, явиться защитникомъ…
— Ну, что-же объ этомъ безпокоиться; это все пустяшныя вещи.
— Однако, позвольте, Абрамъ Игнатьевичъ…
— Вѣдь вы членъ правленія. Если не выиграть баталіи — вамъ придется выходить въ отставку… И не всели равно, на чьей сторонѣ видимая правда, хи, хи, хи!.. Если-бъ вы уступили сейчасъ этой самой правдѣ — намъ надо лавочку закрывать. Это какъ въ парламентѣ: правая и левая... Намъ надо провести наше распоряженіе, а больше намъ ни до чего и дѣла нѣтъ. Ганцъвурштъ!..
Гольденштернъ такъ вкусно захихикалъ, что Малявскій не могъ ему не вторить.
«Ну, теперь, — проговорилъ онъ про себя, — прелиминаріи кончены и можно приступить къ куплѣ-продажѣ».
Онъ пододвинулся къ гостю, взялъ его за руку, пожалъ ее, поглядѣлъ ему прямо въ ярко-блистѣвшія орбиты золотыхъ очковъ и потише выговорилъ:
— Вы уже заключили условіе съ Саламатовымъ?
— Нэ!.. еще ничего не кончено.
— По должны будете заключать?
— Упаси Боже безъ условія!
— Я вы начнете непремѣнно съ него?
— Сами изволите знать.
— Въ какомъ-же вкусѣ, примѣрно, будетъ заключенъ контрактъ?
— А вотъ въ такомъ; что, дескать, коли наша возьметъ, такъ я, нижеподписавшійся, получаю такой-то кушъ.
— Какой-же именно предполагаете кушъ, Абрамъ Игнатьичъ? — Гольденштернъ осклабился и какъ-то глухо кашлянулъ.
— Я желаю это знать, — выговорилъ твердо Малявскій.
— Тысячъ на двадцать, на двадцать-пять.
— А если ваше не возьметъ, что тогда?
— Онъ ничего не получаетъ, сдѣлайте одолженіе!
— И онъ пойдетъ на такое условіе?
— Пойдетъ. Деньги охъ какъ нужны камергеру!
— Но скажу вамъ откровенно, Абрамъ Игнатьичъ, я на такую сдѣлку не пойду. ПомилуйтеI Я просижу надъ подготовленіемъ къ рѣчи добрую недѣлю — и рискую, въ случаѣ успѣха Саламатова, даже рта не раскрыть…
— Вы — другая статья. Мы это понимаемъ. Если вамъ придется выиграть баталію — къ вамъ идетъ кушъ.
— Полностью? — спросилъ въ упоръ Малявскій.
— Полностью.
— Если-же мнѣ не придется говорить, если я не одержу побѣды, тогда столько?
— Это какъ положите.
— Четверть суммы, — выговорилъ Малявскій отчетливо.
— То-есть пять тысячъ?
— Да.
Абрамъ Игнатьевичъ задумался.
— Ужь вы меня не обезсудьте, — добавилъ Малявскій. — У меня кромѣ труда и мозговъ, нѣтъ никакихъ маетностей.
Горденштернъ всталъ.
— Мы вѣдь обѣдаемъ сегодня, добрѣйшій Илларіонъ Семенычъ, такъ тамъ и порѣшимъ.
— Какъ хотите, — небрежно отозвался Малявскій, приподнялся и, съ улыбкой, сказалъ:
— Не забудьте, что у васъ въ шляпѣ форфоровая штучка.
— Утѣшили!.. Антикъ!
Абрамъ Игнатьевичъ взвизгнулъ, берясь за шляпу и протягивая свою пухлую ручку хозяину.
— Мы поладимъ, сдѣлайте одолженіе, — закончилъ онъ, облизываясь.
Проводивъ гостямъ до передней, Илларіонъ Семеновичъ потянулся, сдѣлалъ кисло-сладкую грамасу, подошелъ къ зеркалу, поправилъ волосы и, повернуршись на каблукѣ, сказалъ про себѣ:
«Коли не двадцать, такъ пять, и то кушъ.»
— Флегонтъ! — крикнулъ онъ: — одѣваться!
И прошелъ въ спальню.
II.
До обѣда, на который пригласилъ его Абрамъ Игнатьевичъ Малявскій, немного поработавши дома, разсчитывалъ сдѣлать нѣсколько визитовъ. Ровно въ три часа онъ долженъ былъ явиться къ Авдотьѣ Степановнѣ. Наканунѣ онъ получилъ отъ нея весьма любезную записку въ которой она приглашала его быть у ней по дѣлу «ровно въ три часа» — не раньше и не позднѣе. Эта женщина никогда, въ сущности, не
