И знаете, когда дойдешь до философскаго взгляда, то скажешь, какъ нѣмцы говорятъ: in der Nacht sind alle Katzen grau.
«Субъектъ!» подумалъ Телепневъ.
Пріѣхали.
— Ну, пойдемте, Іосифъ прекрасный. Вижу, что вы неиспорченный юноша, но я надѣюсь, что я васъ совращу. Мы будемъ ужинать по-студенчески.
Баринъ прошелъ изъ бильярдной въ особую комнату, гдѣ уже собралась компанія, и тамъ представилъ Телепнева французу. Общество состояло все изъ разныхъ уланскихъ и драгунскихъ поручиковъ въ отставкѣ, между которыми виднѣлась тучная фигура одного забулдыги барона, съ подкрашенными усами и масляными глазками.
За ужиномъ, новый знакомый Телепнева болталъ безъ умолку съ комикомъ, состязался съ нимъ въ говореніи каламбуровъ и выпилъ таки. Французъ почему-то называлъ его monsieur le prince. Онъ ему очень пришелся по душѣ. M-r le prince сѣлъ тотчасъ послѣ ужина къ фортепіано и сталъ распѣвать французскія гривуазныя пѣсенки.
— Ну вотъ, Іосифъ прекрасный, — подшучивалъ онъ надъ Телепневымъ, — вотъ мы каковы въ сорокъ лѣтъ, и такими останемся, гордимся этимъ и будемъ гордиться. M-r Levassor, chantez-moi ça:
Mère Brabanson son son…
Потомъ онъ затянулъ чувствительный романсъ, при чемъ смѣшно вытягивалъ свои губы и вскидывалъ руками по клавишамъ.
— Это мои грѣшки, — обратился онъ къ Телепневу. — И слова и музыка. Да, юноша, сохраните любовь къ искусству; музыка — великое дѣло. А знаете эту русскую пѣсенкх. Я не знаю, гдѣ ее сочинили, въ Казани или въ Нижнемъ:
Всюду зло развелось,
И житьишко сошлось Клиномъ.
Онъ рѣшительно завладѣлъ фортепіано, такъ что нѣмцы насилу отвели его, чтобъ послушать еще куплетовъ палерояльскаго грима.
«Вотъ тутъ и отгадай, — думалъ Телепневъ, глядя на барина, — кто изъ нихъ французъ. Кровь разная, а пустозвонство-то одно и то же. И у этакой балалайки умная дѣвочка, да кажется и съ характеромъ.»
— У меня дома тоже поютъ, — заговорилъ съ нимъ опять баринъ, — но у моихъ дамъ вкусъ классическій, т. е., по моему, самый нестерпимый. Я вамъ скажу, что это все фанфаронство, ну что такое значитъ — классическій? Ужь на что вамъ серьезнѣе Россини, на что серьезнѣе, такъ нѣтъ-съ, это, говорятъ, сладко очень. Ну, вотъ у насъ Глинка, много учености, но есть, есть мѣста. Знаете это:
Любви роскошная звѣзда, Ахъ! мой Ратмиръ.
Bravo, bravo, m-r Levassor! encore un couplet. Tra la, la… tra-la-la… Вы не согласны съ моимъ мнѣніемъ?
— Да, въ Глинкѣ все есть, и глубина, и страсть.
— Ну, вотъ это тоже, вы помните, какъ бишь это? да, да:
Въ горячихъ объятьяхъ дрожатъ.
Такъ вы, пожалуйста, ко мнѣ, очень буду радъ. Я еще здѣсь недѣли три, а потомъ ѣду въ Петербургъ; знаете, — хорошенькаго понемножку. Пріѣзжайте надняхъ обѣдать. Если вы вошли во вкусъ рейнвейна, то у меня, mon cher, есть такой Asmansheimer, — превыше всякаго описанія. Bravo, bravo, Levassor!
Inouf, inouf, inouf, remplissez mon verre, Inouf, inouf, inouf, adieu ma colère!..
A напрасно вы не въ корпораціи. У нѣмцевъ есть прекрасная штучка, какъ бишь она начинается… bis, bis!
«Этакая скотина,» подумалъ Телепневъ и, выслѣдивши минутку, скрылся по-французски, не прощаясь ни съ своимъ новымъ знакомымъ, ни съ проѣзжей знаменитостью.
III.
«Ѣхать, или не ѣхать?» спрашивалъ себя Телепневъ на другой день. «Онъ пошлякъ, этотъ баринъ, но на семейство можно взглянуть. Поѣду.»
Онъ надѣлъ новый вицъ-мундиръ, натянулъ свѣжія перчатки и послалъ Якова за фурманомъ. Велѣлъ онъ ему ѣхать черезъ мостъ по Ritterstrasse, потомъ мимо уѣзднаго училища, совсѣмъ на выѣздъ города. Домъ, гдѣ жило русское семейство, выходилъ фасадомъ въ поле, такъ что нужно было подняться съ улицы на гору, по аллеѣ. Домъ имѣлъ претензію смахивать на замокъ. По угламъ торчали деревянныя башенки съ фальшивыми окнами. Телепневъ подъѣхалъ къ среднему крыльцу часу во второмъ. Внизу, въ сѣняхъ, его встрѣтилъ очень благообразный лакей, въ коричневомъ ливрейномъ фракѣ, и по-рус-ски спросилъ сго — кого онъ желаетъ видѣть. Телепневъ ліазвалъ барина.
— Иванъ Павлычъ у себя, пожалуйте.
Изъ сѣней поднималась деревянная лѣстница, говорившая ясно о нѣмецкихъ наклонностяхъ владѣльца дома, который желалъ придать ему рыцарскую наружность, по изъ экономіи вовсе не позаботился о внутренней отдѣлкѣ.
Во второмъ этажѣ, куда человѣкъ провелъ Телепнева, онъ вступилъ сперва въ небольшую переднюю, изъ которой налѣво была дверь въ столовую, а направо черезъ небольшой свѣтлый коридорчикъ — въ огромную залу. Зала эта была въ два свѣта. Ближайшая ко входу половина ея служила гостиной. Тутъ стоялъ большой диванъ, столъ, покрытый разными бездѣлушками и книгами, словомъ — établissement. Дальняя половина залы, сдавленная съ обѣихъ сторонъ двумя большими нѣмецкими печами, обставлена была двумя зеркалами и рядомъ стульевъ. Направо отъ входа стояло два рояля и этажерка съ нотами.
Лакей провелъ Телепнева, наискосокъ всей залы, къ лѣвому углу ея, оттуда дверь вела въ кабинетъ хозяина. Телепневъ, идя за человѣкомъ, оглянулся во всѣ стороны, но никого не замѣтилъ.
Кабинетъ былъ устроенъ очень уютно. Вдоль одной стѣны раскинулся широкій турецкій диванъ ярко-краснаго цвѣта съ разводами, стѣны были обиты персидской матеріей и увѣшаны трофеями. Надъ каминомъ портретъ молодой женщины съ распущенными волосами; большой письменный столъ, съ придѣланной къ нему этажеркой для книги. Множество гравюръ и мюнстеровская галлерея вдоль всей стѣны, по два портрета въ рядъ.
Баринъ встрѣтилъ Телепнева въ бархатномъ архалучкѣ и малиновой фескѣ.
— Enchanté. Благодарю, что не забыли моего приглашенія. Зачѣмъ вы вчера такъ рано уѣхали, а мы еще много бамбошировали. Садитесь, хотите сигару?
Телепневъ усѣлся покойно на турецкій диванъ; не отказался и отъ сигары.
— Не правда ли, что здѣсь очень мило. Я, знаете, все самъ. Главный мой талантъ — это быть обойщикомъ. Только, къ сожалѣнію, негдѣ мнѣ расходиться. Я, какъ Дюма, котораго настоящее призваніе быть поваромъ.
— Будто бы? — спросилъ Телепневъ.
— Я васъ увѣряю, я съ нимъ знакомъ, онъ нѣсколько разъ говорилъ мнѣ это. Читаю теперь одну вещь. Какъ хотите, а французы все-таки… имъ принадлежитъ иниціатива. Мой постоянный коммиссіонеръ Исаковъ. Я имъ доволенъ. Вы не видали этой книжки?
И онъ взялъ со стола небольшой томикъ, въ желтой бумажкѣ. Телепневъ взглянулъ на обертку и прочелъ: «Les fleurs du mal».
— Нѣтъ-съ, не знаю я этого. Вообще я не охотникъ до французской беллетристики.
— Напрасно, напрасно. Иниціатива все-таки принадлежитъ имъ. Видите ли, это начинающій — этотъ господинъ Бодлеръ. Но я вамъ скажу, какая сила! сколько яду! Такъ и пронизываетъ васъ. И стихъ, по моему, звучнѣе Ламартиневскаго. Конечно, если хотите, сумасшедшее воображеніе, но пикантно, въ высшей степени пикантно. Вотъ послушайте.
Баринъ всталъ посреди комнаты и, размахивая рукой, задекламировалъ:
Nos péché sont têtues, nos repentirs sont lâches. Nous nous faisons payer largement nos aveux Et
