силой. Тот, что был с перебинтованными ногами, страдал эпидермофитией, то есть относился к распространенному разряду больных, которых зовут «грибками». Но если нормальные грибки по большому счету являются больными с большой натяжкой, то в болезни Кострова никто не сомневался. Эпидермофития разрослась у него до колен, и даже первый лекарь части, начальник штаба, не мог сказать, что Костров всего лишь сачок. Вот уже несколько месяцев Костров не мог надеть на ноги сапоги и вынужден был ходить в тапочках к неудовольствию большинства должностных лиц полка. Барабанов же находился в палате меньше всех, он попал в лазарет в конце февраля: умудрился пьяным уснуть на полигоне и отморозил руки. Правда, ему повезло, руки он сохранил, во всяком случае, их не ампутировали, он может ими двигать, у него в порядке сухожилия, а вот с кожей происходят странные вещи. Она чернеет и не заживает. Врач лазарета, со слов самого Барабанова, начинает думать, что сам Барабанов не заинтересован в выписке и травит свои руки керосином.
«Прекрасный способ выведать что-либо, – думал Веригин, – ты бревном лежишь рядом с теми, кто много болтает о себе, и снимаешь информацию. Жаль, что я не шпион».
Вечером вновь пришла сестра, измерила ему артериальное давление, сделала еще один укол, от которого Веригин уснул и проснулся только к обеду следующего дня. Он долго отходил от снотворного, затем похлебал принесенного Пряслиным супа и, если бы не боль в голове и неприятная тошнота, чувствовал бы себя не так уж плохо.
Ближе к отбою он знал собратьев по болезни по именам, отвечал коротко на их вопросы и чувствовал себя сносно, если не считать некоего червячка, грызшего его изнутри, Он понимал, что не сможет пролежать здесь столько, сколько находится Барабанов, который действительно травит свои руки какой-то смесью из горючего и стирального порошка. Скорее всего, через неделю-другую ему придется выписаться и вернуться в роту. Все, что случилось, весьма скверно, но он решил не думать заранее о возвращении, отдать все силы выздоровлению, а там будь что будет.
Уже в палате погасили свет и сестра, дежурившая по лазарету, заглянула к ним, чтобы проверить, на месте ли все, уже захрапел мощный Барабанов и засопел Костров, как к нему подошел Пряслин и сказал, что здоровьем Веригина интересовались ребята из третьей роты.
– Слушай, – сказал ему Веригин, – а что случилось со мной, почему я сюда попал?
– А ты не помнишь?
– Нет, – ответил Веригин.
– Ну, тогда ты действительно нализался.
– Как нализался? – не понял Веригин.
– Ты меня спрашиваешь?
– Все понял, – ответил Веригин.
– Ну вот, – произнес Пряслин, – ты поддал и решил уйти в самоход. Но кто-то из ребят пытался тебя не пустить, ты человек здесь новый, влететь можешь там, за забором…
– А потом?
– Ну, ты полез драться, а потом стал убегать…
– Ясно, – сказал Веригин, – стал убегать и упал с лестницы…
– Да, – ответил Пряслин.
– Когда это случилось?
– Позавчера.
– Недавно. Послушай, Леха, – сказал Веригин Пряслину, – кто за пищей ходит в столовую?
– Те, кто может ходить из первой палаты, там они больше недели не лежат.
– Попроси их передать Гвоздилину из третьей роты, что я ожил и хотел бы его видеть.
– Хорошо, – ответил Пряслин, – это я завтра сделаю, а ты отдыхай, врач тебе говорить много запретил.
– Слушай, – сказал Веригин, – а ты не знаешь, с какой лестницы я упал?
– Да ни с какой лестницы ты не падал, это все прекрасно понимают. И врачи, и командиры, и те, кто тебя сюда притащил и доложил, что ты с лестницы упал.
– Ты намекаешь, что и я должен это понимать?
– Разумеется, иначе все сочтут тебя за сумасшедшего.
– Слушай, да я единственный нормальный из всех…
– Если ты нормальный в сумасшедшем доме, то это патология и ее надо лечить, понял?
– Понял.
– Ну, отдыхай, а то ты сегодня разговорился, побереги себя для других дел…
– Каких? – спросил Веригин, чувствуя, что Пряслин может знать о нем больше, чем все другие. «Не проболтался ли я в бреду». – Каких дел?
– Женишься, узнаешь, – философски заметил Пряслин и ушел к своей кровати. Там он удобно устроился на двух подушках, зажег электрический фонарик и стал читать детектив, прислушиваясь к шагам в коридоре. На шаркающие шаги больных из соседних палат, топающих в курилку и туалет, он не обращал внимания, легкие же шажки медсестры безошибочно угадывал и на время выключал фонарик. Чтение книг после отбоя не бог весть какое нарушение, но Пряслин не хотел, чтобы его застали даже за таким занятием. У Веригина начинало складываться впечатление, что и Пряслин мажет себе глотку какой-то дрянью, чтобы не возвращаться в роту…
Вечером следующего дня его навестил Гвоздилин.
Пряслин дал Славе табуретку, тот примостился на ней возле кровати. Под левым глазом Гвоздилина был разлит чернильного цвета кровоподтек.
– Мне передают привет? – спросил Веригин, указывая на синяк.
– Где-то так, – криво усмехнулся Гвоздилин.
– Кто? – спросил Веригин, – тоном, которым старший брат спрашивает младшего, увидя его разбитый нос.
– Глыня, – ответил Гвоздилин.
– Это тот, который качок?
– Нет, качок – парень ничего… Он тебя вырубил, но он и не дал тебя добить… Его зовут Филя, потому что он похож на Киркорова.
– Ну прямо копия, – съязвил Веригин.
– Нет, точно, – сказал Гвоздилин, – если ему волосы отрастить, здорово похож.
– Ну, черт с ним, с Филей, – сказал Веригин, которому было неприятно вспоминать и Филю, и его кулаки. – Кто же Глыня?
– Глыня – это старший замков. Он сейчас выполняет обязанности старшины… Ты его здорово приложил, и он на мне, как на твоем земляке, отыгрался…
– И не только отыгрался, но и пообещал свернуть тебе шею, если я буду ерепениться?
– Что-то вроде этого, – ответил Гвоздилин, – пытаясь сохранить маску человека, которого не так легко запугать…
– Скажи мне, тебе передали мою просьбу или ты сам пришел?
– Сам, – ответил Гвоздилин и отвел глаза.
«Ясно, значит либо Пряслин не выполнил обещания, либо ребята не нашли Гвоздилина, но он пришел, потому что его послали… Ну что ж, хорошо, что послали его…»
– Чего они хотят? – спросил Веригин.
– Они говорят, что ты можешь спокойно возвращаться в роту, никто тебя не тронет…
– Если…
– Если скажешь, что хотел уйти в самоход, а тебя не пускали.
– Слушай, неужели кругом такие дураки, чтобы всерьез поверить тому, что скажу я или сказали Глыня и иже с ним.
– Наоборот, все кругом умные и никому не хочется раздувать это дело… В общем, деды говорят, что ты приписку прошел и они закроют глаза на некоторую твою борзость… Конечно, если ты подтвердишь все, что они уже
