в государственном терроризме и в намерении свергнуть законную власть, а это уже тянет на пожизненное.
Я ахнула:
– Пожизненное? Вы шутите…
– Если бы… – вздохнула Николь. – Понимаете, это первый такой процесс. Остальные арестованные демонстранты согласились на сделку. Никто не хочет рисковать пожизненным заключением. Люди настолько запуганы, что признают свою вину еще до суда. Гай – единственный, кто отказался. И сейчас его судят как террориста.
– Сейчас? Вот прямо сейчас? – переспросила я. – В этом вот здании через дорогу?
– Ну да, – кивнула Николь и посмотрела на часы. – Почему, вы думаете, тут столько народу? Просто объявлен перерыв. Продолжение через двадцать три минуты. Допрос главного свидетеля обвинения Джексона Реддика – моего украденного сыночка Джука. Нечасто публике удается попасть на такое представление, да еще и совершенно бесплатно… Скажите, они по-прежнему глазеют на меня?
Я снова окинула взглядом зал.
– Уже меньше. Но, в общем, да, глазеют. Откуда такая враждебность? Вы ведь не сделали им ничего плохого.
Женщина отмахнулась:
– Если хотите знать мое мнение, это обычный страх. Страх перед топором Туты Урбивай. Страх признать, что они всей толпой накинулись на невинного человека. Страх почувствовать себя плохими. Люди не любят быть на стороне плохих. Поэтому они просто объявляют плохих хорошими, а хороших – плохими.
– И сами превращаются в людоедов, – закончил за нее Мики.
– Видимо, да, – подтвердила Николь и снова взглянула на часы. – Похоже, официантка сюда уже не подойдет. Конечно, это из-за меня, но страдаете еще и вы. Извините, друзья. Я могу называть вас друзьями?
Мы с мужем синхронно кивнули:
– Абсолютно.
– Спасибо, – она благодарно улыбнулась. – Пожалуй, побегу. Вдруг понадоблюсь адвокату или еще что… Приходите в зал, я буду рада. Хотя бы два человеческих лица среди волчьих морд.
Николь Реддик поднялась со стула и двинулась к выходу, глядя поверх черных морд злобных подсолнухов. Теперь, когда не нужно было высматривать свободного места, она шла через переполненную кафешку, как через поле, замкнувшись в своей одинокой беде, в своей царственной правоте, – шла напрямик, не поворачивая головы и не спрашивая направления ни у кого – даже у солнца.
– Видишь, милый? Что я тебе говорила? Эта прокурорша Урбивай – та еще сучка.
Мики пожал плечами.
– Мало ли в мире сучек, Бетти? Просто до этого дня мы занимались только теми из них, на кого получали заказ. Но сейчас-то уж чего спорить… И, кстати, о заказе: кофе мы тут, похоже, не дождемся. Пойдем, что ли, посмотрим на Джука-таракана?
Мы пересекли площадь и поднялись по ступенькам здания окружного суда. Большой зал заседаний был уже почти полон, так что нам не сразу удалось найти два места в предпоследнем ряду. Мой сосед, сухонький старичок в огромных очках, смерил меня подозрительным взглядом:
– Репортеры? Откуда?
Я улыбнулась как можно невинней:
– Смешно, что все тут принимают нас за газетчиков. С чего бы это? Нет, мистер, мы здесь проездом, обычные бродяги. Зашли посмотреть, из любопытства. Говорят, это лучшее представление в городе.
– Так и есть, – с готовностью подтвердил он. – Я-то ни одного суда не пропускаю, но такого скопления народа не помню.
– В кафе сказали, что судят опасного террориста.
– Само собой, – важно кивнул старикан. – А ведь так и не скажешь. Я у него сколько раз свой драндулет починял. Всегда делал быстро и недорого. Хорошо маскировался, ублюдок. Вон он стоит. Да не там, мисс… Смотрите, я ж вам показываю: вон там, слева, рядом с маленьким задохликом в балахоне – это его адвокат.
«Опасный террорист» Гай Реддик оказался крепким мужчиной средних лет и среднего возраста, чем-то неуловимо напоминающим моего Мики. Такая же простецкая физиономия, короткая стрижка, мощная шея, которая действительно казалась краснее, чем у какого-нибудь стандартного офисного трудяги. Пиджак сидел на нем, как пес на велосипеде – неловко и напряженно, топорщась и выпирая в самых неожиданных местах. Его широким плечам куда больше подошла бы спецовка, поэтому неизбежно возникало впечатление, что этот человек в давно не надеванном костюме – не тот, за кого себя выдает. Или иначе: что он попал сюда абсолютно случайно, по нелепой ошибке, и этот торжественный зал с высокими окнами, скамьями, присяжными, секретарем, приставом, замысловатой архитектурой судейского престола и толпой жадных до чужих слез зевак подходит ему еще меньше, чем он – пиджаку.
Это чувство усилилось в дальнейшем, когда заседание началось и слово взяла окружной прокурор мисс Тута Урбивай. Вот уж кто соответствовал судебному антуражу до последних долей процента! Внешне прокурорша напоминала две круглые канцелярские печати, поставленные одна на другую. На нижний шар тела вплотную, без признаков наличия шеи, был насажен шар головы с широким плоским лицом, обрамленным кудряшками каштановых волос. Лоснящиеся щеки, крошечные свиные глазки, шлепающие пиявки губ и резкий уверенный фальцет не оставляли никаких сомнений, кто заведует всем происходящим в зале и, видимо, за его пределами.
Похоже, что именно на это жирное солнце с короткими протуберанцами кудряшек ориентировались подсолнечные морды публики, единодушно поворачивающиеся туда, где в данный момент соизволила пребывать мисс Урбивай. Судя по ее вездесущему присутствию, она сияла над залом, городом и миром, ни на минутку не заходя за горизонт, как светило полярных широт.
– Как вам наша Тута? – шепнул мне старик. – Вот уж кто знает, чего хочет. Через два года будет губернатором, а там уже и до Белого дома недалеко.
Я заставила себя вслушаться в содержание речи – до этого она воспринималась моим слухом как неприятный режущий звук, скрежет стекла по металлу. Прокурорша восхваляла свидетеля, которого намеревалась пригласить для дачи показаний. К скрежету неприменимы ассоциации с соловьем – если, конечно, тот не сработан из ржавых железяк, скрепленных разболтанными болтами, – но тем не менее мисс Урбивай, что называется, «разливалась соловьем», на все лады и рулады расписывая беспримерное мужество этого гражданина, его выдающиеся человеческие качества, любовь к свободе и неустрашимую верность истине и прогрессу.
Всё это напоминало десятикратно удлиненный рекламный анонс, который иногда предшествует появлению какой-нибудь спортивной суперзвезды или идола поп-музыки, и выглядело крайне неуместно для судебного заседания, однако судья даже не подумал вмешаться. Когда, завершив на особенно высокой ноте свой ржаво-режущий спич, прокурорша наконец провозгласила имя свидетеля и двери в торце зала распахнулись, я почти ожидала, что последует взрыв аплодисментов, свист и топот, какими обычно встречает кумиров восторженная публика. Но зрители, похоже, хорошо знали местную процедуру: никто даже не пикнул.
Девятнадцатилетний герой Джексон Реддик и в самом деле напоминал таракана, вставшего на задние лапки: худющий длинноволосый юноша, нервный и угловатый. На его прыщеватой, пылающей красными пятнами физиономии читались детский испуг, подростковый вызов и женская готовность к истерике. Паренек двигался по проходу неуверенными шаткими шажками, как будто сомневаясь, не перейти ли прямо сейчас в горизонтальное, более естественное для жуков положение, чтобы шмыгнуть потом куда-нибудь под лавку, в спасительную темноту, к паутине, хлебным крошкам и дохлым мухам.
Зал зашумел. Аудитория, повинуясь властному жесту прокурорши, послушно сфокусировалась на явлении Реддика-младшего; повернул голову и подсудимый. Теперь я отчетливо видела его лицо – лицо отца, только что выслушавшего похвалы своему отпрыску, пусть и неумеренные, но от этого не менее приятные родительскому сердцу. Гай совершенно очевидно гордился сыном, словно забыв о гнусной роли, которую тот сыграл в его аресте и грядущем осуждении на длительный тюремный срок. И то же самое чувство было написано на лице матери, Николь Реддик; правда, там гордость за сына соседствовала с заботой, с беспокойным высматриванием мелких деталей, видимых и понятных лишь ей одной: здоров ли мальчик? Хорошо ли питается? С кем дружит? Как ему живется в отрыве от семьи?
– Только за одно это Реддику надо дать пожизненное… – пробурчал сидевший рядом со мной старикан.
– За что именно?
– За то, что воспитал такого мерзавца, – шепотом пояснил он. – Как вам это нравится: донес на собственного папашу!
– Но ведь папаша – террорист, – напомнила я. – Вы же сами сказали.
– Ну так что? Террорист террористом, а доносить…
Его прервал стук молотка: судья требовал тишины. Начался допрос свидетеля. Сказать, что Джук топил отца, значит не сказать ничего. Он не просто столкнул папеньку за борт, но и залепил ему веслом по голове, а потом ткнул
