что есть.
– Спасибо за то, что доверились мне, – сказала Ава, бережно принимая оба конверта.
– Спасибо за понимание, – кивнул Отто, встал и ушел, оставив после себя благоуханное облако серого дыма.
* * *
Искушение вытащить из сумочки письмо Отто и прочитать его на ходу было почти нестерпимым – его драгоценное для владельца содержание автоматически стало драгоценным и для Авы, – но она призвала на помощь терпение и не трогала письмо до следующего дня, когда оказалась в посольстве, в большом зале для совещаний.
В свое время в Библиотеке Конгресса через ее руки прошли многие важные и ценные издания: средневековый трактат тринадцатого века по медицине и целительным свойствам камней, написанный выцветшими чернилами по пожелтевшему, в коричневых пятнах, пергаменту; «Федералист» восемнадцатого века с изящной подписью Элизы Гамильтон наверху – этот сборник из своей личной коллекции Томас Джефферсон продал библиотеке после того, как пожар уничтожил часть фондов. Ава даже держала в руках хранящийся в библиотеке экземпляр гуттенберговской Библии.
И вот, с неменьшим почтением, она извлекла из конверта письмо Петры и положила его на стол перед собой.
«Драгоценный брат!
В настоящий момент я сижу на Вель д’Ив – спортивной арене, куда ты приезжал болеть за наших велосипедистов на Олимпийских играх пятнадцать лет назад. Стеклянный потолок покрасили в синий цвет, чтобы скрыть от бомбардировщиков, и в получающемся зеленом отсвете лица смотрятся жутко. Еще хуже то, что на дворе лето и печет солнце, и мы как под крышкой. Нас собираются держать здесь всех вместе – тысячи людей, которых они поймали, свезли сюда и набили, как скот в загон. Окна закрыты наглухо и не пропускают ни спасительный воздух снаружи, ни выпускают вонь изнутри. А воняет здесь ужасно. Туалеты или закрыты, или забиты, и дышать совершенно невозможно.
Я собиралась написать тебе только о нашем местоположении, но поскольку нашлись ручка и бумага, а впереди бесконечное ожидание, я испытываю побуждение рассказать тебе, как все эти годы развивались события в Париже и как мы оказались там, где находимся сейчас…»
В зал вошла Пегги с коробкой для ланча в руках и замерла на месте, увидев Аву.
– Ой, прости, я не знала, что здесь кто-то есть.
Ава махнула ей рукой, разрешая войти.
– Я не возражаю против твоего присутствия, если ты будешь держать еду подальше от документов, и особенно этих.
– Спасибо. – Пегги села на другом конце длинного стола и зашуршала пакетом. – А что у тебя там?
– Письмо. От французского инженера, с которым я недавно встретилась. Он бежал от нацистов, а это письмо написала его сестра. Она попала в облаву в Вель д’Ив, но умудрилась тайком передать ему это послание.
Пегги наклонилась вперед.
– И что там говорится?
Ава рассматривала бумагу, наклонный, неряшливый текст, лежащий в ярком свете аппарата микрофильмирования.
– Ужасные вещи об условиях, в которых их содержали, и благодарность судьбе, что брат уехал в Свободную зону.
Она продолжила читать историю бесчинств в отношении евреев – как им сначала запретили пользоваться радио, потом велосипедами и машинами, и наконец запретили работать. Петра описывала события в мучительных подробностях. И вот речь дошла до самой облавы:
«В здании находились и другие арестованные. Во дворе собрали несколько сотен человек, у каждого на одежду была нашита желтая звезда. Звезды, попавшие в плен к небу, на котором раньше они сияли так свободно. Это было такое зрелище, брат мой, такое зрелище, которого я не забуду до конца жизни. Испуганные родители, пытающиеся успокоить напуганных детей, люди, чьи пожитки увязаны в простыни вместо чемоданов, друзья, кричавшие, когда их разлучали и уводили неизвестно куда. Одна женщина спрыгнула вместе со своими двумя детьми с самой высокой трибуны. Не буду описывать, что я увидела в тот момент, но этот кошмар вырезан на изнанке моих век, и каждый раз, закрывая глаза, я вижу его снова».
После облавы их поместили на велодроме, где держали в течение четырех дней, без еды, с неработающими туалетами и единственным краном на несколько тысяч человек. И по мере того, как тянулось безнадежное ожидание, люди начали умирать.
Последние мрачные строки письма поразили Аву в самое сердце, и в груди все словно онемело, когда она читала полные обреченной покорности слова:
«Нам сказали, что нас отправят в лагеря, чтобы работать на Германию. Я не говорю этого вслух при Софи или Дэвиде, который очень старается храбриться ради нас всех, но не думаю, что нас везут в трудовые лагеря.
Здесь очень много детей – не только подростков с крепкими руками и ногами и неуемной энергией, хотя от нее сейчас никакого проку. Нет, здесь полно малышей, которые цепляются за юбки матерей и смотрят вокруг в немом ужасе. От них будет не больше толка, чем от инвалидов в колясках, но, возможно, немцы дадут им работу, где они смогут сидеть? Или, возможно, дети будут подносить какие-то мелкие детали на производстве? Но когда я думаю об этом, у меня сосет под ложечкой, как тогда, когда умер Ома. Не думаю…
Нет, я не могу доверить такие ужасы бумаге.
Я не знаю, куда мы отправляемся, но хочу сказать, что люблю тебя, мой милый брат».
Ава делала пояснения, пока читала письмо вслух. Пегги перестала есть и слушала с горячим вниманием.
– Это ужасно, – наконец тихо произнесла она.
Ава проглотила вставший в горле комок.
– Именно поэтому мы должны сохранить его так же, как и ту прессу, которую мы находим.
Пегги кивнула, рассеянно доела свой сэндвич и ушла.
В воцарившейся тишине Ава откинулась на спинку кресла и всматривалась в письмо, проникнувшись тем же благоговением, с которым на него смотрел Отто, и внезапно ее накрыло с головой осознание той мерзости, с которой они боролись. В ответ на это гнев вспыхнул в ней ослепительным, выжигающим все пламенем. Газеты могли прятать подобные истории в ворохе других статей, правительство могло преуменьшать творящиеся ужасы, люди могли закрывать на них глаза, но Ава никогда не ставила их под сомнение.
Открылась дверь, вошел Майк, а за ним мистер Симс и Пегги.
– Вы теперь фотографируете письма? – вонзил мистер Симс свой горящий взгляд в Аву. Та взглянула на Пегги, Пегги подняла руки в бессильном жесте извинения.
– Это я сказала. Я не могла перестать думать о той женщине и упомянула эту историю. Я не…
– Нам предоставляется крошечный по объему груз корреспонденции раз в две недели, – проревел мистер Симс, – а вы хотите забить его семейной перепиской? – Его мясистое
