«Бобовые сласти» — история очень простая. И очень трогательная — хотя бы уже тем, что эта повесть написана скорее поэтом, чем прозаиком. Но — поэтом, отлично подкованным как грубой, прозаической жизнью, так и солидным журналистским опытом.
В каком ключе воспримут эту историю у нас — наверное, стоит проверить хотя бы через полгода после ее выхода на русском языке. Но у японской публики в 2016 году «Бобовые сласти» возбудили любопытство по крайней мере по трем параметрам.
Во-первых, неожиданностью оказалось новое амплуа, в котором Дориан Сукэгава предстал перед публикой. До выхода «Сластей» их автор (в миру — Тэцуя Акикава, р. 1962) был известен в Японии весьма широко, — но совсем не как писатель-прозаик. А как молодежный поэт, интеллектуальный панк-рокер, харизматичный радиодиджей и обаятельный телеведущий. Особенно же популярным Тэцуя-Дориан стал уже в 2010-е годы — после того, как пару лет проработал в ночных радиопрограммах, где отвечал на звонки слушателей и давал жестко-бескомпромиссные, но дельные советы подросткам в сложных жизненных ситуациях. Например, тем, кто сбежал из дома, как Вакана-тян в «Бобовых сластях».
Парадоксов в биографии этого человека столько, что киношникам впору снимать о нем отдельный блокбастер. Всю свою молодость он провел, подвизаясь на самых разных работах — и в целом первая половина его биографии неплохо напоминает кривую дорожку героя «Бобовых сластей».
Как и герой этой книги, сам Тэцуя с юных лет мечтал стать писателем. И потому после школы поступил на отделение восточной философии в университете Васэда — alma mater Харуки Мураками и Ёко Огавы. И в студенчестве даже организовал театральную студию, для которой сочинял сценарии.
Увы, по окончании вуза писательская карьера у него не заладилась. Никакие серьезные японские конторы не хотели брать его на работу из-за врожденного дальтонизма. Чтобы прокормить себя, дипломированному философу пришлось переквалифицироваться в кулинары — и через пару лет окончить еще и Японский кондитерский колледж. Так что об искусстве жарить дораяки в своей первой книге он судит не понаслышке. И хотя, в отличие от судьбы Сэнтаро, никаких мафиозных «разборок» в жизни автора не прослеживается, жизнь трепала интеллектуала-бунтаря довольно безжалостно.
Несколько лет он держал музыкальный бар в «гуляльном» токийском квартале Синдзюку. А в 1990 году основал Общество кричащих поэтов (叫ぶ詩人の会 сакэбу сидзин-но кай) — творческую лабораторию, в которой собрал с десяток начинающих литераторов и музыкантов, чтобы исполнять речитативы под музыку в стиле, который можно определить как «гаражный панк-рэп». Общество это увлекалось идеями «постсоветских революций» в Восточной Европе, о чем пыталось как можно эмоциональней рассказывать миру и с клубной сцены, и в записях на CD.
В 90-е годы, подрабатывая диджеем на радио, он получил такую крепкую известность, что телевидение «Асахи» специально «под него» запустило авторскую передачу «Златовласый Сэнсэй» (金髪先生), в которой Акикава, всю жизнь красящий волосы в рыжеватый цвет, знакомил японскую молодежь со звездами зарубежной поп-музыки.
На этом этапе Тэцуя Акикава и взял себе «актерское имя» Дориан Сукэгава (ドリアン助川) — псевдоним с двойным и внутренне противоречивым смыслом. С одной стороны, «Дориан» — это международный музыкальный термин «дорийский лад» (англ. Dorian mode), что вроде бы должно настраивать аудиторию на строгий, традиционно-классический тон. А с другой — именно так японцы пишут и проносят название скандального фрукта дуриан (лат. Durio zibethinus). Сей азиатский деликатес знаменит не только великолепным, неподражаемым вкусом (который может напоминать одновременное сочетание орехов, сыра, заварного крема, банана, манго, ананаса, папайи, ванили, лука, клубники и хурмы), но — еще и таким ужасающим запахом, что в Таиланде, Вьетнаме и других странах ЮВА его запрещено вносить в отели и прочие публичные помещения под угрозой серьезного штрафа. Англичане, впервые отведав дуриан в XIX веке, описывали его так: «Это может быть похоже на поедание тухлой селедки с плесневелым сыром над открытым канализационным люком». Тайцы же говорят о дуриане куда проще: «Ад снаружи — рай внутри». Подобный имидж и примерил на себя Тэцуя Акикава, предлагая публике воспринимать себя именно так. Поскольку иероглифы новой «фамилии» — Сукэгава — напротив, весьма позитивны и переводятся как «река помощи», а то и «спасительная река».
К середине 90-х годов за Дорианом Сукэгавой уже прочно закрепилась репутация защитника несправедливо обиженных — тех, кто нуждался в том, чтобы их голоса услышали. И его новая радиопрограмма — та самая «горячая линия», в которой он давал «советы по жизни» заплутавшим японским подросткам, — называлась уже, ни много ни мало, «Радио справедливости от Дориана Сукэгавы» (『ドリアン助川の正義のラジオ).
С подобным амплуа ему удалось удачно продержаться в «топе» несколько лет подряд. Увы! В 1997 году один из членов Общества кричащих поэтов угодил в тюрьму по антинаркотической статье (нечто похожее происходит в молодости и с героем этой книги). В результате общество было в принудительном порядке распущено, контракт с радиостудией разорван, а «добропорядочность» Дориана Сукэгавы в СМИ поставлена под сомнение. Злодейка-судьба в очередной раз завела «философствующего экзофрукта» в тупик. Тэцуя-Дориан решил взять тайм-аут, прервал свои телепередачи и уехал в Нью-Йорк — поднатореть в английском языке, а заодно подумать, чем бы заняться дальше.
Там-то его и застигло 11 сентября 2001 года. Оставаясь в Нью-Йорке, «златовласый сэнсэй» вернулся на японский телеэкран — уже в качестве очевидца и комментатора с места событий. И выполнял эту роль еще год, параллельно выступая с концертами в смешанной японо-американской рок-группе «And Sun Sui Chie». Вместе с которой в конце 2002 года он вернулся в Японию и продолжил концертировать уже на родине.
Путешествие «за три моря» не прошло для бродяги-философа зря. По признанию самого автора, мысль о том, чтобы написать яркое, берущее за душу произведение о бывших пациентах японских лепрозориев, зародилась в его голове еще в 1996 году, — сразу после того, как в новостях замелькали новости о судебных процессах, на которых престарелые жертвы «борьбы японского закона с проказой» или их семьи начали отсуживать у государства компенсацию за компенсацией. Леденящие душу истории о тысячах жизней, загубленных извращенной государственной политикой на протяжении всего XX века, вдруг начали выскакивать из забвения, как черти из табакерки. Никогда прежде об этом не писалось и не издавалось для широкой японской публики практически ничего. Сама эта тема до недавних пор считалась такой же негласно-запретной, как разговоры о буракуми́нах, то есть касте японских неприкасаемых (людей, традиционно «отмеченных печатью смерти» по роду профессии их предков, начиная со Средневековья, — могильщиков, патологоанатомов, таксидермистов, ассенизаторов и им подобных).
«Растабуированию» очередного «национального стыда» в японском обществе и посвящен первый прозаический опыт Дориана Сукэгавы. Что, собственно, и явилось для его соплеменников «неожиданностью номер два».
