Бондом на похоронах Якута (да что там разговор, прямой ультиматум!) стал казаться чем-то не совсем настоящим. Кошмарный сон? Морок? Что-то, одним словом, невзаправдашнее. Реорганизация собственности шла вполне успешно. И китайские партнеры согласились пойти навстречу, изменив географию поставок. Не слишком охотно согласились, это да, но оказаться замешанными в наркотрафике господам китайским бизнесменам хотелось еще меньше.
Питер переливался предновогодними блестяшками, подмигивал разноцветными гирляндами, заманивал, обещал… Заманивал не Питер, конечно, а торговые сети. Чуть не каждый день Гесту вспоминался маркетологический анекдот: «В Новый год сбывается все! Даже то, что в другое время сбыть не удается». И все же в этом сверкающем разноцветном безумии таилась толика настоящего волшебства. Мы все материалисты, ясно, что никакого волшебства не существует, но… если очень-очень хочется, чтобы оно было, – оно ведь может случиться? Хотя бы задеть своим крылом?
«Наверное, где-то в глубине каждого продолжает жить тот, кто верит в Деда Мороза», – думал Гест, выруливая к дому Ульяны. Почему-то именно так он себя в последние недели и чувствовал. Вместо того чтобы переживать, удастся ли уйти из цепких лап Бонда, Гест посмеивался: пустяки какие! Все обойдется! Все будет хорошо! Все будет даже лучше, чем хорошо! Словно вся предыдущая жизнь являлась подготовкой к Новому году – и вот он уже совсем рядом! Еще шаг – и…
Теоретически вполне можно было и в Прагу на пару-тройку дней слетать. Мия, похоже, мечтала об этом как о предрождественской волшебной сказке.
Но уезжать было страшно. Как это – взять и бросить все? Вроде и ненадолго, и Прага – вот она, рукой подать, если что, можно моментально в Питере оказаться. И все-таки уезжать сейчас из Питера не хотелось. Как будто волшебство живет именно в Питере (по крайней мере, вот прямо сейчас), и если кинуться за предновогодней сказкой куда-то еще, оно обидится. Уйдет. Исчезнет.
Нет, все не станет плохо. Все будет хорошо, последние обстоятельства говорили именно об этом. Хорошо, но… обыкновенно. Отделаться от Бонда, заработать еще несколько миллионов, реконструировать еще несколько домов, искупаться еще в нескольких морях, до которых пока не добирался… Чем не перспектива? Но хотелось волшебства, которое сейчас жило в Питере.
Вдобавок Ульяна не звонила уже третий день. И трубку не брала. Пару сообщений бросила – жива-здорова, все в порядке. Ну да, сессия на носу, готовится, в книжки закопалась. Но червячок сомнения вгрызался в мозг, мешал думать о важном. Бывало, что Ульянка внезапно, ни с того ни с сего впадала в… наверное, в депрессию, так это называется? Сидела часами, уткнувшись взглядом в стену или окно. Однажды ему показалось, что дочь тянется туда, за стекло, где нет опоры телу, только воздух… и потом – жесткая безжалостная земная поверхность. Он старался не вспоминать, потому что тут же убедил себя, что все выдумал. Но если вдруг это станет правдой, каково ему будет всю жизнь потом осознавать, что он мог что-то предпринять, остановить дочь – и ничего не сделал? Он, всегда и все предусматривавший, – не уследил?
– Мия! – решился он наконец предпринять хоть что-то. – Ты не могла бы Ульянку проведать?
Отказа, ясное дело, не было.
Хотя, сидя в машине возле дома, где купил дочери квартиру, он вдруг удивился: почему Мия никогда ему не отказывает? Как будто она… как будто она Леля! Правда, по телефону Мия рыкнула раздраженно: «все нормально, Ульяна спит». Леля-то никогда не раздражалась. Или, если такое и случалось, живой же человек, а поводы, что и говорить, были (он предпочел не углубляться в эту тему), не позволяла раздражению выплеснуться наружу. Хотя Мию тоже можно понять: полсуток возиться с человеком, который не хочет, чтобы с ним возились, – и усталость, и раздражение более чем понятны. Может, именно потому он вдруг решил, что ему надо услышать подробности именно сейчас? Сейчас, когда усталость сделала ее золотистую кожу серой, проложила у глаз мрачные, почти старческие тени – сейчас сообразительной умненькой Мие контролировать себя… трудно.
– Спит, – выдохнула она, усевшись в машину.
– С чего она в этот раз загрустила?
– Загрустила! – почти зло повторила Мия. – Точнее будет, в ступор впала. Я полдня ее разговорить пыталась. Все как всегда, экзистенциальное уныние. Все надоело, все бессмысленно. Учиться вроде интересно, а дальше? Большого ученого из нее, видите ли, не выйдет, кишка тонка, да и вообще, кому эта филология нужна.
– На пустом месте? Уныние-то?
– На куске колбасы!
– В смысле?
– Купила, говорит, и задумалась. Кто-то эту колбасу сделал, а перед тем мясо для нее вырастил, ну там корову, свинью, индюшку. Ну то есть где-то какие-то люди реальным делом заняты, а она фонемы пересчитывает. Да еще, видите ли, надпись на колбасе призывная – Атяшево. Говорит, мамина родина. Разве Леля не питерская?
– Леля питерская, а вот Екатерина Александровна – да, оттуда.
– Кто бы мог подумать! Такая рафинированная дама. Где это вообще такое – Атяшево?
– В Мордовии, райцентр.
– Ну да, Янка картинки показывала. Удивительно, говорит, поселок маленький, весь на Васильевском острове поместится, а гляди, какой там люди храм построили. Вроде общими усилиями. Ничего храм, большой, красивый, но было б из-за чего расстраиваться. А Янка – да. Я говорю, тебе-то что, ты разве верующая? А она – какая разница! Главное, люди, которые его строили, умрут, а храм на века останется. След типа. Я не знаю, ей-богу! Может, ты ей купишь там дом, пусть попробует, что это такое. Через полгода назад запросится.
– Может, и не запросится, – задумчиво проговорил он. – Место хорошее… Но это, конечно, не вариант. Что, если на нее вдруг и там депрессия навалится?
Мия поморщилась:
– Ну да, здесь-то я в любой момент под рукой, есть кому ее из тоски вытаскивать. Ты же и сам понимаешь, что мои с ней посиделки – не выход? – Она потерла виски. Сильно, словно хотела потереть не виски – мозг.
Вот как ты, девочка, заговорила? Трудно подруге помочь?
– Нельзя же ее в таком состоянии оставлять! – бросил он почти обвиняюще.
Мия посмотрела на него так, словно была лет на пятьдесят старше: устало, почти безнадежно:
– Я не психиатр. Даже не психотерапевт…
Психиатр?! Ульяне?!
В сущности, Мия говорила вовсе не ужасные, а вполне логичные вещи: клиника неврозов, консультация специалистов – но он продолжал слышать сорвавшееся с ее языка слово «психиатр».
Ехать в Прагу за волшебной сказкой как-то расхотелось.
Что-то сломалось после Мииной реплики про психиатров, ладно, пусть про психотерапевтов. Но как она может так говорить – об Ульянке!
Словно та ей мешает! Что, если Мия
