мальчуган с восторгом схватил привитый черенок, сунул в рот и стал жевать, но человек в зеленой форме, терпеливо убеждая его, отобрал черенок, тогда мальчуган вовсю засопел, затопал ногами и стал умолять меня, сложив руки, дать ему новый. Лаурицен, ухмыляясь вовсю, сказал:
— Вас всех еще не раз ножом жахнет.
После чего, качая головой, отошел, потянув за собой сына, но тот не забыл одобрительно кивнуть мне.
И человек в зеленой форме кивнул мне, на ногах у него обмотки, на плечах — плетеные погоны, а темную кожу лица усеяли сотни синеватых точечек, словно в него угодил заряд дроби, он по-хорошему уговаривал мальчугана, успокаивал его, а потом просто взял мою руку и осмотрел рану, повернув туда-сюда палец, выясняя глубину пореза. Но еще прежде, чем он успел слово сказать, фройляйн Рацум объявила:
— Бруно нужно сделать перевязку, его нужно полечить, пошли, Бруно.
Тут человек в форме, не говоря ни слова, вынул из нагрудного кармана перевязочный пакет, надорвал, не говоря ни слова, водонепроницаемую обертку и перевязал мою рану, завязав свободно и вместе с тем прочно концы бинта на запястье. Палец пульсировал. Горел. Словно раскаленная игла колола в кончик моего пальца.
— Так, — сказала фройляйн Рацум, — а теперь наш Бруно прервет показ, и я отведу его к господину Целлеру.
— Нет-нет, — заторопился я, — все в порядке.
С нарочитой обстоятельностью стал я отбирать черенки и подвои, наблюдая при этом за Хайнером Валенди и двумя парнями из его шайки, пришедшими, надо думать, со стороны участков, все трое курили и, дымя, протиснулись ко мне, по их виду было ясно, что они готовы поднять меня на смех, собираются что-то предпринять, каждому понятно было, что у них на уме какая-то каверза, я подумал, не нацелились ли они на мои прививочные инструменты.
Человек в зеленой форме пожелал, чтобы я выполнил прививку в полурасщеп; дело не шло как обычно, каждое движение вызывало боль, и когда я расщепил подвой и заострил черенок, бинт окрасился кровью, не сильно, кровь не сочилась, но все, кто стоял вокруг меня, увидели кровь; мочало я затянул зубами. Человек в форме похвалил меня, а фройляйн Рацум сказала:
— Отлично сделано, Бруно.
И попросила привитый образец на память, но неуклюжий мальчуган подскочил ко мне и повис на моей руке, пришлось мне уступить и отдать образец мальчонке, он опять засопел, впился в него зубами, совершенно счастливый. А вот прививку клином, которую я после этого выполнил, не сумев, как мне хотелось, выдержать пропорции трехгранного клина, я быстро протянул фройляйн Рацум, она так обрадовалась, что открыла свою старомодную сумочку, вынула пятидесятипфенниговую монету и сунула мне в карман куртки; видя это, Хайнер Валенди и его приятели обменялись взглядами и подошли так близко, что задели мой стол.
Опаляющая боль; помню, я хотел сделать перерыв и сделал бы, конечно, если бы не появился шеф с двумя незнакомцами, какими-то молчаливыми личностями, с которыми человек в форме почтительно поздоровался; шеф подмигнул мне, украдкой улыбнулся — а я уж знал, что означает его улыбка, — и под зоркими взглядами незнакомцев взял равные по толщине привой и подвой, чтобы выполнить копулировку с язычком. Я слышал, как шеф обратил их внимание на этот особенно сложный вид прививки, я слышал это и сразу почувствовал, как боль утихает; вырезы в форме язычка должны мне удаться, так, чтобы привой и подвой вплотную соединились друг с другом, обретая большую прочность. Я надрезал и соединил привой и подвой, и мне удалось так легко вставить один в другой, и они так плотно соприкоснулись друг с другом, что обвязки мочалом даже не потребовалось.
Оба незнакомца не удостоили меня ни единым словом, они лишь кивнули мне, но шеф сказал:
— Хорошая работа, Бруно.
Они пошли дальше, а я все-таки наложил обвязку, как это требовалось, поднял глаза и встретился взглядом с Хайнером Валенди.
— Вот, — сказал я, — это тебе.
Сказал я это, надо думать, из страха, а он был так поражен, что даже не разжал пальцы; я повторил сказанное и добавил:
— Может, это тебя порадует.
Тогда он недоверчиво взял образец и повернулся, а тех двоих, которые только хмыкали и хотели ради интереса тоже подержать образец в руках, тех он сурово оттолкнул. Ворча, последовали они за ним, в низине остановились, тут он разрешил им рассмотреть образец, и, пока они его разглядывали, Хайнер Валенди помахал мне.
Что с ней, что Магде от меня нужно, сейчас, среди бела дня, здесь, в упаковочной, где нас всякий и каждый может увидеть, ведь она же считала, что нам надо избегать встреч друг с другом на людях, просто чтоб о нас не распускали слухов, ведь стоит людям о ком-нибудь заговорить, и любопытство их обостряется, они начинают до всего у этого человека докапываться, до всего у него докапываются, пока от человека ничегошеньки не остается.
— Что случилось, Магда? — спрашиваю я.
И она говорит:
— В аптеку, я бегу в Холленхузен в аптеку. — И тут же добавляет: — Меня никто не видел, не волнуйся.
Ах, этот триумф в ее глазах, эта спокойная уверенность, всякий сразу бы по ее виду понял, что она не просто так пришла сюда, не для того только, чтоб поглядеть, как мой веник из пальмового волокна вжикает по цементному полу.
— Ну ладно, так что там, Магда, говори скорее.
Она еще немного выжидает, надувает губы и усаживается на выступ стены, ни о чем не заботясь, как человек, у которого есть в запасе козырная карта и потому ему все нипочем.
— Ну, говори же.
— Ничего, — говорит она, — шеф еще не объявлен недееспособным. Они еще только возбудили дело об объявлении его недееспособным. Теперь я все знаю точно, дело еще в суде, в Шлезвиге, а суд еще ничего не решил, назначена только предварительная опека, так я поняла, отдано только распоряжение о предварительной опеке над шефом.
А кто же возбудил судебное дело, хочу я как раз спросить, но Магда уже сама говорит:
— Это они, в крепости, это они возбудили судебное дело и все подписались.
Магда смотрит на меня и тихо говорит:
— Не спрашивай, откуда я это знаю. Знаю — и точка, можешь мне верить, все так и есть.
Если только это правда! Еще, значит, никакого постановления нет, они еще не добились, чтобы шефа объявили недееспособным, его, которому они здесь всем обязаны; он будет защищаться, он же здесь умнее всех и в конце концов выиграет дело, а мне не придется уезжать. Не объявлен недееспособным! Шеф еще не объявлен
