ждала меня въ паркѣ. Не успѣлъ я показаться на площадь, какъ меня окликнули.
Вижу — милѣйшій Леонидъ Петровичъ изволить дѣйствовать на велосипедѣ и руками, и ногами. Свѣтлый пиджакъ его развѣвается и весь онъ сидитъ — на отлетѣ.
— Не хотите-ли, Николай Иванычъ? кричитъ онъ, привѣтствуя меня рукой. Мнѣ показалось, что онъ даже послалъ мнѣ воздушный поцѣлуй. — Отличное средство отъ всего!
— Отъ чего-же? кричу я ему вслѣдъ и перехожу черезъ дорогу.
Онъ круто повернулъ, чуть не шлепнулся, но тот-часъ-же поправился и потише подъѣхалъ ко мнѣ.
— Отъ всего, весело вскричалъ онъ, поднимая шляпу и проводя платкомъ по бѣлому лбу; отъ гемороя, отъ нервности, отъ неваренія пищи… Я сегодня проснулся съ какими коликами… знаете рег mangiar granmac-cheroui…
И онъ схватился комически за животъ.
— И что-жь? спросилъ я.
— Какъ рукой сняло! Право, попробуйте; сначала на трехколесномъ… вонъ тамъ, въ лавкѣ, возьмите, въ часъ вздоръ стоитъ!.. Вы что-же вчера не пришли, мы васъ ждали… Графиня къ вечеру разгулялась, и мы ѣздили въ Кашины. Жарь сталь сильно донимать, только теперь да вечеромъ и можно быть на воздухѣ. Вы куда сегодня собираетесь?
— Не знаю, право; музеи я потомъ обойду, когда пріѣдетъ княжна, съ ней…
— Скучная матерія, особливо въ такой жаръ!.. Ста-рые-то, въ византійскомъ вкусѣ, не стоитъ смотрѣть; а всѣ эти флорентинскіе богомазы успѣваютъ вамъ намозолитъ глаза, пока вы доберетесь до настоящихъ вещей…
Если угодно, я къ вашимъ услугамъ.
— Полноте, отговорился я.
— А, вотъ и Коля! молодецъ! крикнулъ Рѣзвый.
Я обернулся: къ намъ катился маленькій велосипедъ. Въ облакѣ пыли я разглядѣлъ фигуру Коли, сосредоточенно выдѣлывающаго ногами.
На поворотѣ онъ взялъ еще круче Рѣзваго. Велосипедъ погнулся подъ нимъ. Я вскрикнулъ и подбѣжалъ.
Коля не сразу поднялся, барахтаясь подъ большимъ колесомъ.
— Ушиблись, Коля?
На мой вопросъ онъ злобно глянулъ на меня и съ усиліемъ поднялся.
Я началъ его осматривать и отряхать съ его пыль. Онъ ежился и отводилъ меня рукой, повторяя:
— Оставьте, это пустяки, я сейчасъ поѣду…
На вопросъ подоспѣвшаго Рѣзваго: — Не раненъ-ли ты, Коля? онъ отвернулъ и засучилъ лѣвый рукавъ своей курточки. На рубашкѣ оказалась кровь. Сердце у меня забилось, и я долженъ былъ сдѣлать надъ собой усиліе, чтобы не выдать своего излишняго смущенія.
Рука была ссажена у локтя. Коля порывался-было сѣсть опять на велосипедъ, но мы его не допустили. Рѣзваго онъ слушалъ охотно. У нихъ были пріятельскія отношенія. Я предложилъ ему проводить его до дому, но онъ отказался идти.
— Я посижу здѣсь, выговорилъ онъ раздражительно, и буду смотрѣть, какъ Леонидъ Петровичъ ѣздитъ; рукѣ моей совсѣмъ не больно.
И онъ сѣлъ на скамью, сжавъ губы и искоса поглядывая на меня. Рѣзвый продолжалъ свои упражненія.
Мнѣ ничего больше не оставалось дѣлать, какъ производить свою реакцію послѣ душа. Какъ я ни смирился, но это упорное пренебреженіе мальчика ко мнѣ душило меня. Я изучилъ его натуру, я видѣлъ, что онъ въ сущности ни къ кому не привязанъ; но такія безпощадныя проявленія его сухости и непріязни выходили изъ ряду вонъ…
Войдя въ аллею парка, я оглянулся на кругъ, гдѣ леталъ Леонидъ Петровичъ. Законна была бы зависть къ нему, но онъ обезоруживалъ меня. Онъ привлекалъ даже Колю.
Когда я возвращался послѣ своей реакціи, они уже вдвоемъ продолжали кружиться. Коля и не подумалъ сѣсть на трехколесный велосипедъ; онъ взялъ себѣ инструментъ такихъ-же почти размѣровъ, какъ и у его пріятеля, Леонида Петровича.
XII.
Густая мгла охватила насъ подъ навѣсомъ деревьевъ. Тамъ, гдѣ-то наверху, зажигались звѣзды, какъ онѣ зажигаются только въ глубинахъ южнаго неба. Вправо и влѣво, по изгородямъ сверкали и искрились свѣтляки. Ихъ было такъ много, они такъ отважно и часто летали, что ихъ брильянтовые огни казались дождемъ какихъ-то волшебныхъ ракетъ.
Дойдя до площадки, мы сѣли на каменную скамью.
— Это все червяки, проговорила графиня, указывая мнѣ на мелькавшія ежесекундно свѣтлыя точки.
— Червяки, повторилъ я.
И мы долго молчали.
— Подождемъ ихъ здѣсь, заговорила первая графиня, оглядываясь назадъ; Леонидъ Петровичъ такъ балуетъ Колю… Я увѣрена, что онъ завелъ его къ Doney… лакомиться чѣмъ-нибудь.
— Завтра графъ пріѣзжаетъ? спросилъ я.
Она сразу мнѣ не отвѣтила, только сдѣлала какое-то движеніе:
— Да, завтра, выговорила она небрежно.
— Онъ вѣроятно съ утреннимъ поѣздомъ…
— Должно быть; да онъ еще разъ пришлетъ телеграмму, будьте покойны.
— Вы еще не знаете, какъ вы съ нимъ обойдетесь?
Этотъ вопросъ стоилъ мнѣ порядочнаго усилія.
Отвѣтъ послѣдовалъ не тотчасъ.
— Я не въ состояніи держаться никакой программы.
— Тогда лучше сразу покончить.
— Какъ покончить? рѣзко окликнула она.
— Сказать все мужу… Вы говорили, что способны даже на преступленіе… этого не понадобится, — графъ не такой человѣкъ… Онъ слишкомъ васъ любитъ.
Глаза графини сверкнули, точно два свѣтляка.
— Къ чему вы это говорите? возразила она взволнованнымъ и почти злобнымъ голосомъ.
— Я говорю это въ интересахъ вашего чувства, вашей страсти…
— Скажите пожалуйста!
— Да, вашего чувства, повторилъ я съ удареніемъ, и мой тонъ показалъ графинѣ, что я отступать не намѣренъ.
— Объясните, сдѣлайте милость.
Вы сами должны чувствовать это. Зачѣмъ-же вы станете грязнить вашу первую любовь, когда вы можете честно распорядиться съ ней… Характера у васъ достанетъ; за это поручусь.
— Ха-ха-ха, разразилась графиня, вотъ каковы всѣ люди съ принципами!.. Когда они были на сценѣ, я могла преспокойно, больше десяти лѣтъ, держать около себя мужа, а теперь совсѣмъ другое: я должна со скандаломъ бросить мужа, публично объявлять всѣмъ, что я ему измѣнила… Прекрасно, прекрасно.
Я слушалъ и мнѣ не вѣрилось, что это говоритъ она, графиня Кудласова.
— Я тутъ нипричемъ, перебилъ я ее, и не за свою особу хлопочу. Я, быть можетъ, и глупо поступаю, что вмѣшиваюсь, но что прикажете: я предпочитаю глупость равнодушію и эгоизму. Когда вамъ угодно было наградить меня… за мою добродѣтель, вы и поступать могли не такъ, какъ теперь. Но я и тогда, и одиннадцать лѣтъ тому назадъ, называлъ ложь — ложью и помирился съ нею потому только, что вы прибрали меня къ рукамъ, а потомъ ужъ поздно было открывать графу глаза. Ваше тогдашнее поведеніе я теперь вполнѣ понимаю. Изъ-за чего вамъ было жертвовать всѣмъ мнѣ, когда вы меня не любили страстью, когда вы меня только награждали, исполняли долгъ, какъ вы выразились намедни. Но теперь…
— Что-же теперь? чуть слышно выговорила она.
— Теперь вы живете первой страстью, для васъ она все… вѣдь вы сами мнѣ это объявили. Теперь ложь — просто ложь, вы въ ней задохнетесь, вы убьете и свое, и его чувство… Никто вамъ не говорить о скандалѣ.
