открыла крышку, обнажив зубы клавиш, и вязла минорный аккорд, который помнила со времен музыкальной студии. Телефон Грекова напоследок осветил оскал рояля с хрупкими пальцами Марго и предательски сдох без поддержки аккумулятора.
Черно-белый клавишный монохром вместе со змейкой сверкающих пуговичек вспорол память и выудил из ее ливера лаковый школьный рояль и бурную сцену на выпускном вечере. Как он тогда был поспешен! Как глуп, как неистов!
Греков подкрался сзади, взял Маргариту за плечи и прижался к шее губами. Она вздрогнула и под его ладонями пошла волной мелкого озноба. Первая пуговка – у седьмого шейного – далась с трудом. Вторая – легче. Начиная с третьей хрусталики подчинялись живо, без сопротивления, будто не видя смысла противостоять неизбежному.
– Мужчины предпочитают их рвать. – Марго все еще пыталась показать острые зубки.
– Ну нет, – прошептал Греков, целуя спину под следующей уступившей пуговкой, – я буду любить каждую. Я слишком долго ждал…
Рояль ходил ходуном, издавая звуки раненого зверя. В кромешной темноте никто не видел стыда, которым горел красный лак на его древесине. Никто не замечал гримас, которыми инструмент выражал сожаление. Или сочувствие. Или восторг. Никто не слышал шлепков из набора полутонов, которые хлестали словно пощечины. К конфузу фортепиано присоединились два ряда стульев, принявших на себя груз внезапного адюльтера. Ломаясь под тяжестью страсти, кресла падали ниц, задирая тощие беспомощные ножки. Тяжелая ткань, накинутая на них сверху, складками сползала на пол, невольно выстилая ложе случайным любовникам. Черный целомудренный бархат впитывал капли пота, слез и бесстыжие белые пятна, к коим оказался не готов, будучи благородной материей для обрамления спектаклей совершенно другого рода.
Кульминацией драмы стала вспышка, озарившая место преступления мгновенно и вероломно. Какой-то монтажник включил свет и отпрянул, не успев осознать увиденное.
– Вы это… Извиняйте. Рояль нужно обратно. На сцену.
Греков поспешно натянул брюки и начал помогать Марго застегивать чертовы пуговицы. На этот раз мелкие хрусталики противились изо всех сил, будто мстя охотнику за свою поспешную жертвенность. Маргарите пришлось распустить волосы, чтобы прикрыть наготу фарфоровой спины.
К монтажнику подсоединились еще двое мужиков, нагло рассматривающих потревоженную парочку. Они уперлись в попу рояля и покатили его, пережившего пубертатный сексуальный стресс, в сторону сцены, чтобы передать непорочному пианисту и благопристойной публике.
Маргарита, изогнувшись виолончелью и заломив руки, пыталась справиться с пуговками на спине. Греков сидел на перевернутом боком стуле и вытирал носовым платком крупные капли пота со лба. При ярком свете потолочных софитов помещение приобрело форму и цвет. Впереди, возле выхода, висела массивная портьера, пахнущая пылью и гримом. Писателю явственно показалось, что за ней, бестелесная и невесомая, все это время стояла Мира. Переминалась с ноги на ногу. Теребила белый платок. Утирала слезы с пушистых ресниц. Размазывала их по розовым щекам и губам, никогда не знавшим мужских поцелуев…
После исчезновения эмбриона с радаров УЗИ Вадим Казаченко стал еще более замкнутым. Он понимал, что кто-то играет с ним злую шутку, но не знал, с какой целью и какую мораль должен из этого извлечь.
Дела на работе налаживались, он полноценно вернулся в хирургию, оперировал каждый день, от конференций и публичных выступлений отказывался, чувствуя, что больше пользы принесет в операционной. Ощутимый провал в деньгах был скомпенсирован Маргошиным успехом, вернувшимся сразу после потери ребенка. Образ погибшей под его скальпелем Ии Львовны за полгода потерял свою осязаемость и плотность. Хотя ее лицо еще всплывало во снах, а губы молили присмотреть за Тимошей.
При этом фрик пропал, телефон его был заблокирован, а в квартиру заселилась новая семья с детьми, бойкая и звонкая. Вадим пытался выведать у них судьбу Тимофея, но они ничего не знали.
Однажды, возвращаясь уставшим с работы, он зашел в лифт вслед за незнакомым мужчиной в длинном элегантном пальто со светлым шарфом, повязанным по-актерски. Нажал кнопку своего этажа и уставился в зеркало, куда, приглаживая прическу, смотрел и его попутчик.
Автоматически Вадим оценил хорошо очерченные скулы, русые волосы, заложенные назад, ухоженные руки. Единственной досадной деталью на его лице были многочисленные шрамы, часть из которых срослась явно неудачно. Если бы не эти выбоины на бровях, щеках и губах, молодого человека можно было считать абсолютным красавцем.
Парень, отвернувшись от зеркала, посмотрел в упор на хирурга и широко улыбнулся, открыв здоровые белые зубы. В тот же момент на его лице спроецировалась Ия Львовна с такой же улыбкой, прищуром глаз и выдающимися скулами, молодая, сильная и, оказывается, от природы удивительно красивая.
Вадим вздрогнул от страшного видения и зажмурил глаза.
– Дядь Вадь, не узнаете? – спросил до боли знакомый голос.
– Господи, – оторопел хирург. – Тимоша?
– Эт я, – засмеялся парень.
– Да я же тебя сроду без этих железок на лице не видел! – вскричал Вадим. – Вот это преображение! И ты всю жизнь был желто-сине-зеленым, как попугай Ара.
– Ну я ж не от рождения был таким. – Бывший фрик погладил свои волосы рукой. – Мама во сне приходила. Сказала, зачем тебе вся эта мишура, сынок. Ты и без нее выдающийся. Да и больше нет смысла причинять себе боль.
– Что ж ты на телефон не отвечал, паразит? – возмутился хирург.
– Да не хотел душу бередить. И квартиру сдал, не мог в ней больше находиться. Живу в общаге у друга. Но скоро сам буду снимать. Меня в хороший ресторан взяли поваром. Я влог [24] веду кулинарный. Почти миллион подписчиков за полгода. «Тимоша-фуд» называется. Кину ссылку.
– Как жаль, что мама этого не видит. – Вадим поперхнулся внезапным комком. – Как бы она была счастлива…
– Мне кажется, она видит, дядь Вадь, – ответил он печально. – Вот только шубу я ней не успел купить… И на Мальдивы не свозил…
Лифт открылся. Они горячо, по-родственному обнялись.
Вадим вдруг физически ощутил, как хочет сына. Такого же трогательного, безбашенного, сильного, великодушного.
Вечером с Марго сидели на диване и с восторгом рассматривали влог «Тимоша-фуд». Бывший фрик в накрахмаленном белом костюме и поварской шапочке, как фокусник, жонглировал ножами, тарелками, едой, крошил все с нечеловеческой скоростью, жарил, парил, затем вкусно уплетал и целовал на камеру пальчики.
– Красавец! – воскликнула Маргарита. – Вот это настоящий селф мейд! Держу пари: он через пару лет станет шеф-поваром и откроет своей ресторан. Тот случай, когда горе дает человеку неведомый потенциал.
* * *
С этого момента Вадим смотрел Тимошины видео в любую свободную минуту, смотрел глазами Ии Львовны, по-отцовски, почему-то всякий раз утирая слезу. Маргоша, замечая это, гладила его по голове.
– Ты переносишь нерастраченную родительскую любовь на чужого мальчика, – сыпала она профессиональными терминами.
– Родим своего, Марго, умоляю тебя! Давай родим своего! – целовал ее колени Вадик.
– Ты же знаешь… – отстраняла его Маргарита, поджав подбородок, – от меня это не зависит.
И все же наступил тот день, когда она вышла из ванной растрепанная, заплаканная, как в первый раз, во фланелевой пижаме, спадающей с теплого плеча, и с тестом в руке.
– Что? – не поверил хирург, чувствуя, как сердце отбивает джигу на барабане.
– Две полоски, – одними губами сказала она.
– Есть! Свершилось! Аллилуйя! – заорал хирург, подхватывая ее на руки и кружа по комнате. – Господи, ты есть! Ты услышал меня, господи!
– Вадик, подожди, поставь меня, послушай… – пыталась докричаться до него Маргоша, но муж был слеп и глух от счастья.
Лишь вечером, после работы, она присела к нему на диван и, касаясь губами его глаз, тихо произнесла:
– Вадик. Никого дороже тебя у меня нет. Но это, возможно, не твой ребенок.
Молчание, пронзительное и оглушающее, длилось несколько минут. За окнами шуршали машины, уличный музыкант орал возле метро песни, на кухне закипал чайник, телевизор в соседней комнате молотил последние новости, соседи за стеной ругали ребенка-школьника, на лестничной площадке лаяла собака и звенела ведром новая уборщица.
Марго закрыла уши ладонями, будто эти звуки превышали все допустимые децибелы, заглушая самый главный в ее жизни ответ. Не дождавшись его, она выпалила:
– Давай я сделаю
