тест на отцовство!
– Ни в коем случае, – медленно произнес Вадим, напрягая вены на шее. – Никаких тестов. Мне все равно, кто дотрагивался до тебя помимо меня. Ребенок, вышедший из твоего чрева, будет моим. Только моим. И никто в этом мире не имеет права претендовать на его отцовство…
* * *
– Мира, скажи, а ты знала, что произойдет у нас с Марго, когда приглашала ее в мой дом? – Греков лежал на диване, пялясь в потолок, пока Мира резала мясо у него на кухне.
– Знала, – коротко ответила Тхор.
– Это что, такая изощренная форма мазохизма? – издевался писатель.
– Нет, это смирение с неизбежностью.
– Которую ты сама подстроила, верно? – язвил Сергей Петрович.
– Заткнись, дурак. Ты многого не знаешь.
После того джазового концерта Греков не находил себе места. Он не понимал своей роли в этой истории, не понимал своих чувств к Маргарите, не знал, куда бежать и чего желать.
Идея встретиться с Вадимом и заявить о своих претензиях на Марго пришла внезапно и показалась самой лучшей на данный момент. Писатель взял у Миры телефон хирурга и назначил с ним встречу в ближайшем кафе. Дешевая забегаловка была переполнена, свободные места оказались только стоячими – за высоким столиком возле стены. Атмосфера не располагала к выяснению отношений. Дерганые, заполошные подростки матерились, молодые женщины томно и недвусмысленно косились на двух интересных мужчин, которые заказали по кофе и трехслойному шоколадному десерту.
– Как дела? – не зная, с чего начать, спросил Греков.
– Хорошо, что вы мне позвонили. Давно искал встречи с вами. – Хирург был взволнован, хлебал кофе жадными глотками и нервно отправлял в рот дрожащее суфле. – Как вы себя чувствуете после операции? – Он забыл, что, набивая друг другу морду, они уже перешли на ты.
– Полностью здоров, – ответил писатель. – Только…
– Что??? – Хирург поднял глаза и впился темными зрачками в Сергея Петровича.
– Странная вещь… – Греков пытался казаться развязным. – Вы, хирурги, копаетесь в человеческом ливере и, наверное, должны знать… – Он помедлил. – Где зашит талант?
– В смысле? – поперхнулся шоколадным муссом Вадим.
– Ну, где живет талант? Какой орган у людей за него отвечает?
– М-мозг, особенность нейронных связей.
– Уверены? Но вы же удалили мне не мозг. А всего лишь желчный пузырь. И я потерял способность писать.
– И вы тоже потеряли? – воскликнул хирург.
– В смысле – тоже? Не вижу поводов для радости. Я вместе с этим потерял смысл жизни.
– Давай выпьем, – резко выдохнул Вадим, снова перейдя на «ты».
– Обалдел? – Греков отпрянул. – Я в завязке, у меня торпеда зашита.
– Херня. Это психологический прием. Ничего с тобой не будет.
– Я не собираюсь рисковать. – Сергей Петрович выставил вперед ладонь, как комсомолец на советском плакате.
– Пошли ко мне, – напирал хирург. – Я вырежу тебе эту капсулу. Потому как то, что я тебе скажу, на трезвую голову воспринять невозможно.
Девушки за соседним столом с коктейлями в руках кокетливо улыбались, устремляя взгляды на собеседников. Перешептываясь и хихикая, уже делили между собой добычу. Вот этот темненький, харизматичный, уж больно хорошо сложен. А у блондина, того, что похлипче, особенно красивые руки. И такое сладкое рассечение на нижней губе. Ммм… Похоже, он офигенный любовник. Официантка за стойкой, натирая бокал, пыталась понять, оставят ли мужики чаевые. Подростки подсчитывали, сколько сигарет удастся подрезать у этих лохов.
Внезапно объекты всеобщего внимания покинули свой столик и рванули к выходу. И хотя Греков после той «пьяной планки» поклялся никогда не появляться в Марго-шиной квартире, Вадим убедил его, ссылаясь на удачное отсутствие жены. Она уехала на саммит в Новосибирск.
В центральной комнате хирург распахнул бар и ослепил писателя гирляндами бутылок всех фасонов и мастей – от тонких водочных поллитровок до пузатых графинов дорогих коньяков.
– Благодарность пациентов, – пояснил Вадим, доставая V-образную бутыль «Курвуазье» из черной коробки-гроба. – Если не врут, стоит пол-ляма.
– Я бы загнал на «Авито», – признался Греков.
– Была такая мысль, но боюсь, больные обвинят меня в барыжничестве.
Пока Вадик разливал древесного цвета жидкость по коренастым бокалам, Греков стянул пуловер и ткнул пальцем под лопатку, где фашистским крестом маячил красноватый шрам. Хирург прощупал его пальцами и довольно хмыкнул.
– Так я и знал. Ничего тебе не вшили. Это психологическая уловка. Врачу респект. Можешь не одеваться. У нас тут жарко.
В подтверждение своих слов Вадим снял джемпер и остался в черной майке-боксерке. Нарезал ломтиками маасдам, разделил на треугольники камамбер, настрогал копченую колбасу с крупными островками белого жира и кружочками оформил лимон. Оба уселись в массивные кресла вокруг журнального столика, с видом знатоков погрели бокалы в ладонях, чокнулись и отхлебнули по паре глотков.
– Готов? – спросил хирург.
– Готов, – ответил Греков.
– В твоем желчном пузыре был бриллиант…
* * *
Сложно сказать, что больше опьянило писателя: три бутылки отборного коньяка или сбивчивый рассказ Вадима, то и дело восклицающего:
– Это антинаучно, этому нет объяснения!
У Грекова перед глазами вновь предстала Машенька Перлова на сломе эпох, беременная, испуганная, запивающая водой бриллиант, как горькую таблетку эвтаназии.
«Ангела я проглотила, пока врывались в мою опочивальню…» – вспомнил он дрожащие строки в ее дневнике.
Меньше всего тогда, в санатории, он придал значение камню со странным именем. Сейчас же, на фоне истории разгоряченного хирурга в потной боксерке, энергично размахивающего руками, картина дополнилась недостающим пазлом, приобрела законченность и смысл.
Вадим говорил о коварности Ангела, о жестокой плате за сбывшиеся желания, о невозможности иметь все и сразу, о человеческой жадности и мелочности.
Греков тянул коньяк и держался за правый бок, физически ощущая отсутствие того, что было бременем его рода на протяжении нескольких поколений.
– В тоже время, – увлеченно говорил хирург, вытирая тыльной стороной ладони капли со лба, – у одного знакомого парня жизнь без всяких бриллиантов забрала самое святое – мать, на зато щедро дала другое: деньги, успех в профессии. Так может, это не Ангел виноват? А просто закон сохранения энергии?
– Плевать. Это мой камень. Я должен его вернуть, – сжал зубы писатель.
– Всё. Тю-тю, – икнул хирург. – Марго мне сегодня сообщила, что ювелир умотал в Тибет. Навсегда. Умирать. И ангел с ним. Давай выпьем.
Они снова чокнулись. Сыр с колбасой были съедены, от лимона остались бело-желтые браслеты с отпечатками зубов. С ними гармонировал левый из крестьян Малевича в робе цвета яичного желтка. Его безглазое и безносое лицо, вдумчивое и не осуждающее, будто говорило: «Штош, бриллиант так бриллиант, ангел так ангел…»
– Слушай, а зачем ты вообще назначил мне встречу? – спохватился вдруг Вадим.
– Хотел сказать, что неровно дышу к Марго, – потупился Греков, окончательно забывший о своей однокласснице в свете последних новостей.
Хирург снял мокрую майку, заботливо протер ею коньячное пятно на ручке кресла, напряг плечи, демонстрируя рифленую мускулатуру, выдвинул ящик из стола и достал оттуда скальпель.
– Настоятельно советую выровнять дыхание, – металлическим голосом произнес он. – Иначе я отрежу тебе яйца, – продолжил Вадим, ловко играя скальпелем между пальцами. – И кто знает, какие еще рубины с изумрудами у тебя, мудака, там спрятаны? И не зашит ли в них остаток твоего таланта…
– Белый флаг, – пробурчал Сергей Петрович, понимая всю нелепость своих поползновений. – Чё-то меня мутит. Может, торпеда была настоящей?
– Мы просто выжрали три бутылки стоимостью в полтора миллиона рублей, – пояснил хирург.
– Считай, что расплатился за украденный бриллиант. – Греков, качаясь, попытался встать и натянуть пуловер, но беспомощно рухнул на ковер.
К нему на четвереньках подполз Вадим со скальпелем в руках.
– Прости меня, – сказал он.
Так они стояли на коленях, в брюках и с голыми торсами, обняв друг друга за липкие плечи. Светлая спина писателя с созвездием родинок перетекала в смуглые бицепсы хирурга с дорожкой оспинок от неудачной детской прививки. И будь они инсталляцией в музее современного искусства, эксперты точно бы нашли в этом монументе тайный, сакральный, мало кому доступный смысл.
В тот день Мира два часа простояла в пробках на Рублевке и опоздала где только могла. Около куриного домика ее ждал постоянный
