авантюрой с Тибетом светилась надпись: «Не уедет». Да и карты показывали тщетность поползновений ювелира на фоне грандиозного события – воссоединения с любимой.
– Ох, просто от сердца отрываю гнездышко свое! – отвлек ее от раздумий пианист. – Но чувствую, что лучше вас квартирантов не найду. Да и вы первая, кто не торгуется.
– А я вообще никогда не торгуюсь, – сказала Тхор. – За все, что выторговал, Бог попросит заплатить дважды.
– Интересная теория, весьма интересная. Подумаю над этим, – угодничал хозяин, целуя Мире руку и подавая на прощанье шубку, пропитанную ароматом гелиотропа и ванили.
Но все же свой первый глобальный торг Мира начала, едва захлопнув дверь «Мерседеса». Она энергично вращала руль, выезжая из улиткообразного двора на вставший уже в вечернюю пробку проспект Мира. И пока проталкивалась ко МКАДу, вела внутренний монолог с Ангелом, что был заточен в бриллианте. О принципе его «работы» на Земле Мира стала догадываться после перенесенной Грековым операции. Обретенное здоровье и потерянный талант друга побудили ее вступить в диалог с Иным из сновидений.
– У тебя есть имя? – спросила она, как только Дух вновь возник перед глазами.
– Азраил. – Он впервые разомкнул выточенные из мрамора губы.
– Это тебе я служу всю свою жизнь? – сообразила Мира, с ужасом вспоминая, что именно Ангелу Смерти Азраилу решил посвятить свой прерванный роман писатель.
Он кивнул.
– А как же Греков? Кто он такой?
– В нем был мой бриллиант, – прошептали губы.
Осознание того, что она служила не просто Грекову, а Ангелу в его «лице», стало для Миры откровением и объяснило многие вещи. Она вдруг поняла, что любовь к мужчине наслоилась на божественную любовь к среброкудрому провидцу из снов, и оба чувства стали неотделимы.
Земную суть бриллианта вначале раскрыли семейные легенды Адама Ивановича, о которых он неспешно рассказывал ей по вечерам («Знаешь только ты, Дина и Моня», – пояснял старик). А позже – странные истории, происходившие с ее друзьями.
Тхор понимала, что Ангел в материальном исполнении гуляет в пределах одного двора, и искренне мечтала с ним познакомиться. Когда же наконец выдался случай – рискнула и поторговаться.
Она устала быть посредником, служителем. Она мечтала стать просто земной женщиной. Мечтала обнимать Грекова, мечтала губами пробовать все его родинки на спине, мечтала пальцами ощущать красоту его рук, наполненность его вен, щеками чувствовать прикосновение светлых ресниц. Она мечтала быть порочной Маргошей, мечтала соблазнять его у роялей, виолончелей, картин, статуй, инсталляций. Мечтала родить от него детей, двоих, нет, троих, четверых… Мечтала о вечном токсикозе и упоительном осознании того, что внутри – его семя, его капля, его талант, его ребенок. Мечтала с тяжелыми ногами стоять у плиты и варить ему суп, жарить котлетки, выжимать морковный сок. И по часам подносить к компьютеру красиво сервированную еду на тарелке с вензелями. И смотреть, как он, увлеченный процессом, стучит по клавиатуре, не замечая ее, Миру, не поворачивая головы. Мечтала слушать его храп по ночам, кормить его кошек, вручную стирать носки… И да, она готова отдать за это все, что имеет. Дар предвидения, положение в обществе, кабинет-шкатулку с посетителями вроде Марка, которые одним гонораром оплачивают покупку новой машины. Шанелевские шоперы, эрмесовские платки, сапоги «Роберто Кавалли», духи «Клайв Кристиан». Любимый «Мерседес», наконец, она готова сменить на старенький сраный «Опель» или вообще на метро и троллейбусы. Она готова на четвереньках мыть полы в его квартире и выгнать всех уборщиц. Она готова обсуждать с дворовыми мамашками цены на памперсы. Лишь бы эти памперсы грели попки ее с Грековым малышей.
К выезду на Рублёво-Успенское шоссе Мира уже попрощалась с прошлым и мысленно вынашивала Серегиного отпрыска.
Она открыла окно и в мерзлый загазованный воздух закричала что есть мочи: «Я готова все потерять, слышишь! Я хочу стать простой бабой! Только дай мне Грекова! Навсегда! До самой смерти!»
Взволнованная, вспотевшая, разгоряченная, она приехала домой, вошла на порог и бросилась коленями на дорогой паркет, чтобы жарким поцелуем в уста Ангелу скрепить, как ей казалось, уже заметанную сделку.
Пошарив рукой в кармане сумки и не наткнувшись на камень, она вывалила на пол содержимое шопера и начала истерично рыскать в поисках заветного кристалла. Отвертка, пластиковые карты, купюры, помады, зеркальце, салфетки, паспорт, водительское удостоверение, с десяток скрепок и даже десятирублевая монета – все лежало на паркетных досках в радиусе одного метра. Бриллианта с плывущим по волнам Ангелом среди этого хлама, увы, не было…
* * *
Вечером того же дня Квакила оповестила Жюли о своем визите картавым карканьем и стуком клюва о ледяное окно. Вальяжная кошка не хотела морозить свой зад, поэтому выслушала сплетни вороны по теплую сторону подоконника. Совестливый же Греков приоткрыл балконную дверь и – в майке и трениках – насыпал птице в кормушку рубленой свинины.
Квакила, допрыгнув бочком к цветочному горшку, положила в него что-то крупное и блестящее. Писатель тут же достал подарок и, разместившись на диване, начал с восторгом вертеть его в руках.
Это был ключ. Стальной, массивный, величиной с палец, по форме напоминающий букву «Р», висевший на крупном кольце.
«А ведь кто-то рыдает сейчас крокодильими слезами и не может попасть в квартиру», – подумал Сергей Петрович.
В обычном ключе было что-то завораживающее. Что он открывал? Каморку Папы Карло? Дверь прекрасного сада для Алисы из Страны чудес? Тайну его собственной, Серегиной, жизни?
Одно для писателя было очевидным: развязка где-то близко. К ключу явно должен прилагаться замок. По законам жанра. По законам физики. По законам Мироздания.
Наутро календарь показывал двадцать девятое ноября, а градусник за окном – минус тридцать. Жюли вжалась в батарею, еле теплую, совершенно не готовую к столь ранней зиме. Греков облачился во флисовый спортивный костюм и надел шерстяные носки с оленями, подаренные Мирой еще в институте.
Мира, нарыдавшаяся за ночь, снова стояла в пробке на пути к куриному домику. В багажнике лежали пять баулов с вещами. Она решила остаться ночевать в новой съемной квартире.
Подъехав к работе, Тхор еще потопталась на том месте, где вчера кормила кошку, понимая, что выронила бриллиант где-то здесь, но ничего не нашла, кроме вмерзших в лед следов звериного лакомства. Трое клиентов, запланированных на сегодня, были «легкими». Деваха-мажорка с несчастной любовью, женщина в возрасте, делящая с бывшим супругом квартиру, и загулявший мужик, не знающий, к какой семье приткнуться.
Пока Мира делала расклады, за стеной мерно жужжала Адамова бормашина, и от этого звука спокойной, предсказуемой вечности хотелось улыбаться и плакать одновременно.
Закончила Тхор в седьмом часу вечера, за окном уже стояла кромешная тьма, возле куриного домика в очередной раз погас единственный фонарь, и Мира, споткнувшись обо что-то твердое, растянулась на припорошенной снегом листве. Чем-то твердым оказалась вчерашняя черная кошка, почти безжизненная, с обледеневшими ушами, не способная выдавить и короткого «мяу».
– Вот так, да? – кого-то спросила Мира. – Значит, без нее мне никуда?
Ответа не последовало. По крайней мере, отмороженное ухо Мани не уловило никакого физического звука. Но кошачье тело почувствовало, как некая сила поднимает его с земли, прикладывает к шерсти мертвого зверя и несет в замкнутое пространство, наполненное запахами газа и терпкими духами.
Мира, и вправду прижавшая кошку к новой соболиной шубе, притащила ее в машину, положила на пассажирское сиденье и завела двигатель. Пока салон прогревался, она забила в «Яндексе» ближайшую ветклинику и выстроила маршрут навигатора.
В ветеринарке была очередь, словно все четвероногие решили заболеть разом в один и тот же день и час. Мира растолкала людей на ресепшен и прямо на стойку положила практически окоченевшее тело Мани.
– Плачу двойную цену, – заявила она регистраторше. – Мне нужно срочно.
– Можете не платить, она уже мертвая, – ответила женщина в крупной красной оправе.
– Не ваше дело, – отрезала Мира. – Вы коммерческая организация? Вот и зарабатывайте деньги!
Тхор проводили к врачу. Бульдогообразный мужик, тот самый, что наблюдал эрделя Моню, осмотрел кошку, приподнял ее закрытое гнойное веко и, покачав головой, сказал:
– Нужна реанимация. Лечение крайне дорогостоящее. Похоже, у нее нет ни одного здорового
