– всё прошлое российского государства в данную секунду струится по жилам моей руки, нисходя к тоненьким пальцам
да у меня тонкие пальцы, тонкие и длинные, в детстве я занимался скрипкой, насилу меня отправили в музыкалку, из которой я ушёл преисполненный ненавистью к классической музыке; мать говорила, что я должен стать хирургом с такими пальцами, сжимающим ручку едва ли не у самого основания, что ногти трут поверхность бумаги, слегка размазывая чернила. Ничего не понятно. Потом придётся подключать способности криптографа. Главное – пережить этот час. Пытаюсь сконцентрироваться на лекции, чтобы не думать о времени. Но именно о нём я и думаю, и эти мысли как-то связаны с Кристиной. Даже если она внезапно ворвётся в аудиторию, это не принесёт мне ожидаемого облегчения. Вообще я понял одну вещь: если влюбился в кого-то, глупо надеятся на облегчение, потому что ты всегда будешь настороже, будешь ждать знака, жеста, намёка… Весь на нервах… Рука пишет, выводит неведомые для меня слова, которые каким-то образом складываются в предложения. И вообще – Кристина не сможет войти в аудиторию прямо сейчас, ведь в самом начале лектор предупредил, что опозданий не терпит – сразу выгоняет из аудитории. Понятное дело. Кому хочется, чтобы его отвлекали по такой глупой причине? Куда лучше проснуться ни свет ни заря, простоять несколько минут перед закрытыми дверями университета, чтобы потом усесться за парты и, проваливаясь в сон, слушать, что там происходило в древности. А что там было? Неважно, потом разберу, когда буду перечитывать конспект. Интересно получать знания, в которых толком-то ничего не понимаешь; это как читать на незнакомом языке с учётом того, что ты понимаешь этот язык, но перевести ничего не можешь. Всё равно что гипноз.
Я отказался от водки. Да и от пива меня начало мутить. Я представил себе, как на утро в новостных сводках появляется такая вот запись: новоиспечённый студент вуза в состоянии алкогольного опьянения грохнулся с крыши. Меня даже не пугала смерть – ведь я уже порядком захмелел. О, меня страшило другое! Что об этом будут говорить. Плохое, хорошое… Блин, что тут хорошего!? Я тут же осекал себя, ведь обычно такие новости не поддаются широкой огласке. Да и могут ли журналюги, охочие до сенсации, понять, как много смысла скрывается в полёте? Говорю, как опытный самоубийца… Мало ли кто сбрасывается с крыш – точнее, падает с них. Многие умирают. Все умирают. Но я точно не хотел помирать так – больно и непотребно. Тело всмятку, органы сплющены, кругом кровавое месиво. Всяко лучше вообще не помирать. А ещё лучше взлететь. Мозг перебирал информацию, сколько по статистике умирает людей в мире в течение минуты, часа или дня. Вполне вероятно, кто-то умер прямо сейчас, пока я пишу это. И кто-то умирает, пока вы читаете моё непотребство. В общем, число выходило не самым маленьким. И из всей этой толпы выделюсь я – пьяный первокурсник, сорвавшийся с крыши здания, куда нас пустили сердобольные жители, которые поверили в совершенно неведанную сказку о том, что вечером внезапно начинают проверять антенны. Об этом будут говорить, будут смаковать с невыносимым удовольствием, ведь смерть – это прекрасная возможность посудачить. Слухи растут на дрожжах. Я старался держаться подальше от края. Получилась бы глупая история, это точно.
Сперва нашла туалет, заперлась в кабинке и переодела трусы. Перед тем, как надеть их, вытерла лобок, вагину и бёдра влажной салфеткой – на мгновение она почувствовала неприятный холодок, который напомнил Кристине обстановку врачебного кабинета, где любая вещь сверкает неестественным стерильным блеском, а ты среди этого блеска ходячая инфекция, которую необходимо прикончить, чтобы зараза не распространилась дальше; где твоё тело воспринимается исключительно как объект исследования, где тело – это не ты, а дающий сбои механизм; вместе с врачом ты смотришь на этот объект, испытывая ужас, поскольку не в силах полностью отделить себя от тела, – потом выбросила салфетку в унитаз и натянула трусы. В тот момент, когда рука потянулась за сложенными на сливном бочке джинсами, в туалет кто-то вошёл. Кристина задержала дыхание, будто её были готовы спалить за курением травки, за распитием водки, за приёмом наркотиков, за чем угодно, что предпочитают делать втайне. Звонко зазвучали шаги по кафельному полу. Открыли кабинку. Громкий вздох, короткий ироничный смешок. Кристина как можно тише выдохнула, стараясь не давать знать о своём присутствии, и взяла джинсы, и вздрогнула, едва не уронив их, как только лязгнула щеколда. Скрипнула крышка стульчака. Зашуршала ткань. Когда Кристина продела ногу в правую штанину, раздался мерный звук струящейся воды. Когда же она застегнула на джинсах ремешок, звук прекратился, и зашуршала бумага. Кристине показалось, что она в данный момент тайком находится в мужском туалете, раз так отреагировала на появление очередного человека, которому приспичило поссать. Если бы и ей приспичило, не было ничего странного. Однако она предпочла бы остаться одной до тех пор, пока не переоденется. Кристина не выходила из кабинки, пока другая девушка не покинула туалет. Сначала она хотела спустить старые трусы в унитаз, но поразмыслив, выбросила их в урну. Мало ли что люди выбрасывают в мусорку. Представители рода человеческого, которые не брезгуют шариться по помойкам, вероятно, узнают много интересного. Но ради одного интереса вряд ли кто захочет разгребать урну с помоями. Кристина ополоснула лицо, поправила волосы и вышла в коридор. Поднявшись на второй этаж, Кристина оказалась на распутье: прямо и влево уходили два длиннющих коридора, по которым, похожие на персонажей какого-нибудь занудного квеста, ходили студенты; справа был короткий стеклянный переход между основным корпусом и зданием библиотеки, в котором, заодно, находилась столовая. Долго искать деканат не пришлось – он находился прямо здесь, слева, первая дверь после поворота.
Кристина проснулась.
Ветер с балкона заботливо остужал покрытое потом тело. Руки сами поползли вниз, под одеяло, пока пальцы не наткнулись на резинку от трусов. Кристина стянула их, а потом откинула от себя простыню – резкое погружение, прыжок в воду – очертя голову, в самую глубь, где растворяется любое свечение, где главенствует утробная, глухая и безглазая тьма; мгновение она не могла пошевелиться, будто оторопела, и голова слегка закружилась, повеяло холодком, упоительным, как глоток минералки; лёгкий испуг, что окно видит её – всю, с ног до головы, нагую, и тело переливается молочным оттенком в ночном прикосновении; однако оторопь скоро спала и
