уволокли!
Ну вот опять… Похоже, здесь, в Мокром, будто в какой-нибудь Австралии, даже нечистая сила особая, какой в других местах нет.
– Кто они такие, Заныки эти? – спросил я. – Сумчатые?
– Сумки им ни к чему, – сказал дядюшка, – они в руках уносят. Малые еще совсем, Заблуды детки.
Подумав, он добавил:
– Но это не они. Эти если что и тащат, то мелочь всякую. Трехлитровый баллон им не поднять. В нем полном килограмма три веса.
– Это с водой, – хмуро возразил Володя, – а с вином полегче.
Возражение было чисто академическим и к сути дела отношения не имело. Суть же состояла в том, что удалась Володе какая-то особо замечательная самогонка, и он, хорошо распробовав, решил сделать заначку на черный день. А наутро, протрезвившись, никак не смог вспомнить, где закопал. Сто раз искал. И тут проверял и там – все без толку.
– А почему не видно, где копал? – спросил Сенька.
Володин двор полностью зарос бурьяном, так что свежие следы раскопок сразу бы обнаружились.
– Так то в прошлом году случилось, – сказал Володя. – Я уж забыл, а сегодня вдруг вспомнил.
– Что дашь, если найду? – спросил Сенька.
– Что захочешь. Только учти, щупом тыкать не дам. Разобьешь.
Сенька огляделся, решительно подошел к крыльцу, перед которым в бурьяне была вытоптана небольшая площадка, лег и приник ухом к земле. Лежал он долго, потом встал, слегка сконфуженный.
– Не всегда получается…
Володя демонстративно захохотал. Однако дядюшка Петр Макарович внимательно всматривался в смущенную Сенькину физию:
– А когда получается, то что?
– Разное различаю, – сказал Сенька. – Сначала как бы такое… большое…
Он повел раскинутыми руками, словно охватывая небо и землю.
– Пространство?
– Ага, оно самое. Как вода, только не вода… Вроде туманное, но не серое… В глубине вроде погуще… А может, и нет… Я еще не разобрался. А в нем, в пространстве, – еще другие, поменьше…
– Вкрапления?
– Ну да, вроде того.
– Эхолот! – возопил дядюшка. – Сенька! Чудо ты наше! Живой эхолот. Чего ж ты прежде молчал?! Рыбу в воде чуешь?
Семен головой мотнул:
– Не пробовал. Я только в земле…
– Погоди с рыбой, Макарыч, – сказал Володя. – Вино надо найти. А если ты, Семен, правду говоришь, то почему сейчас не различил?
– Не знаю. Я ведь только-только… Вообще-то вчера в первый раз. Как раз поезд шел в Старую Бологу. Ветер гудок принес, я подумал: далеко, а ведь доходит. Интересно, думаю, а колеса можно услышать? Вот и обнаружил…
– Теперь понятно, – сказал дядюшка. – Ежели ты и впрямь эхолот, то тебе для затравки звук нужен. Ну-ка, ложись опять.
Сенька лег. Макарыч скомандовал Володе:
– Прыгай!
– Куда?
– На месте. Подскочи повыше и топни обеими ногами о землю.
Володя поколебался немного, но скакнул с притопом.
– Четче бей! – крикнул Сенька, не поднимая головы.
Володя скакнул четче.
– Бьешь словно подушкой о перину, – недовольно проворчал Семен. – Звук расплывается.
Макарыч задумчиво почесал бороду.
– Бабу бы.
– Нет уж, чего не надо, того не надо, – живо возразил Володя. – Да баба и прыгнуть-то толком не способна.
– Я про копер.
Стали уже было прикидывать, как его соорудить, но я сказал:
– Дядь Петь, с копром только мамонта искать.
– Это почему же?
– Звуковая волна не та. Длинная и широкая…
Дядюшка мигом смекнул, что к чему.
– Верно! Все равно что крупным неводом малька черпать. Тут не копер нужен, а что-нибудь позвонче…
– Колокол, – предложил я. – И звон подходящий, и форма. Идеальная звуковая линза.
– Мать твою бог люби! – восхитился Макарыч. – Смышлен, Серега. Вот что значит наша порода!
Сенька поднялся на ноги, попытался отряхнуть приставшие к одежде репьи и двинулся со двора. У ворот он обернулся:
– Сережка, а ты чего? Один я не дотащу.
– Сеня, куда навострился? – окликнул его Макарыч.
– В Старую Бологу, к Николе на грязях. Как раз к темноте поспеем… Утром вернемся с колоколом…
– И думать забудь! – рявкнул дядюшка.
– Петр Макарыч, так мы с отдачей. Найдем и назад повесим…
Но, наткнувшись на взгляд Макарыча, Сенька понурился, махнул рукой и побрел прочь.
– Сеня, постой, – крикнул дядя. – Будет тебе колокол. Племяш, идем-ка…
Сенька, естественно, увязался следом. От Володиных хором мы перешли через заросшую травой улицу к нашему с дядькой родовому гнезду, скрытому за дощатым забором, который время и погода вычернили, словно угольным карандашом. Макарыч откинул ржавую щеколду на калитке и направился к пристройке в глубине двора. В клети, помимо аккуратно сложенной поленницы, имелась загородка, за которой горой была свалена всякая рухлядь и ветхий домашний скарб.
– Много ж у тебя добра, – съязвил Сенька.
– То и добро, что до нас дошло, – отрезал Макарыч.
Он ворошил тряпье, бурча про себя:
– Всякая тряпица в три года пригодится… Всякая… А вот и он.
И протянул нам небольшой закопченный котелок. Сенька принял его, чуть не уронив:
– Тяжелый. Из чугуна небось.
Он огляделся, вытащил из-под рухляди изогнутую железку и, держа чугунок на весу за ушко, ударил по днищу. Раздался ясный и прозрачный звон, печальный и тающий, как у тибетских тарелочек.
– Чистое золото, – восхитился Сенька. – Жаль, звук тихий. Маловат колокольчик. Был бы побольше, цены б ему не было…
– Найдем и погромче, – сказал Макарыч.
Поднатужившись, он выволок совершенное чудовище – огромный котел ведра на два или три, с круглым дном, черный изнутри и снаружи. Сенька забрякал по нему своим кривым боталом, но путного звука не добился.
– Это у тебя, Макарыч, царь-колокол. Одна видимость.
– А ты колуном.
Сенька выдернул топор из чурбака возле поленницы и шарахнул обухом по краю котла. Загудело, зазвенело, с оттяжкой и переливами. Могучий звук…
– Берись, молодежь, тащи на полигон, – скомандовал дядюшка.
Перемазавшись в саже, согнувшись и спотыкаясь, мы с Сенькой внесли колокол к Володе во двор. Макарыч шел сзади с топором и косой.
– А коса зачем? – пыхтя, спросил Сенька.
– Уху варить, – ухмыльнулся Макарыч и указал на высокую растительность у забора: – Начнем оттуда.
Он сноровисто выкосил в зарослях небольшой пятачок, прислонил косу к изгороди.
– Володя с Серегой, держите его на весу вверх дном. Вот так! Пониже, пониже, над самой землей… А я, стало быть, за звонаря.
Сенька растянулся на земле и долго пристраивал щеку меж жестких будылей репейника и полыни, срубленных косой.
– Ухо не проткни, – сказал Макарыч и, ударив обухом по котлу, извлек из него мощный органный гул.
– Еще разок, – крикнул Сенька, не поднимая головы.
Макарыч вдарил вновь.
– Есть! – завопил Сенька, вскочил на ноги и раздвинул стебли шагах в двух от выкоса. – Здесь.
Володя сбегал в сарай за парой лопат. Копать выпало ему и мне. Макарыч и Сенька, как специалисты высшей квалификации, наблюдали.
– Глубоко? – спросил Володя.
– Метра полтора, – важно сказал Сенька. – Капитально запрятал.
Скоро яма углубилась настолько, что двоим не поместиться, и я остался рыть один. Наконец под лопатой звякнуло.
– Тихо ты! Не разбей! – закричал народ хором.
Я присел и осторожно, как археолог, начал разгребать руками землю вокруг находки.
– Бережней, Серега, – волновался Володя.
Показалось нечто серое, округлое.
– Камень, – сообщил я и вылез из раскопа.
Володя сдернул с головы вязаную шапочку с надписью «Addidas», которую носил зимой и летом, и швырнул ее оземь. Впервые я увидел на его дочерна загорелом лице что-то похожее на выражение чувства.
– Без паники! – строго сказал Макарыч, оглядывая двор. – Сенька еще нюх не натер. А ну-ка еще разок. Попробуем вон там, возле баньки.
Мы поднесли котел к бане, Сенька растянулся вдоль бревенчатой стены, приник ухом к земле, и Макарыч ударил в колокол.
– Ага… Камень… Еще один… Еще… – Сенька встал: – Тут ничего нет, одни булыжники. Давайте вон там, у клетушки.
У клетушки он слушал долго и наконец решился:
– Должно быть, здесь. Не булыган, это точно. И неглубоко.
Володя схватил лопату и вскоре выкопал расколотый чугунок.
– Идет дело, идет, – потер руки Макарыч. – Нюх-то у Семена настраивается. Ищи, Сеня, ищи…
И ведь нашел-таки. На мой-то вкус, ничем особенным самогон не отличался от всех прочих, что довелось мне пить в Мокром, но знатокам лучше знать.
– За удачу.
– За Семена, – поправил Макарыч. – Не парень – золото.
– С твоими бы, Сеня, способностями клады надо… – начал я.
Но Сенька, не дослушав моего дифирамба, вскочил и завизжал:
– Макарыч!
Дядюшка, побагровев, сипел, хрипел, махал стаканом, расплескивая недопитое, и силился что-то выговорить.
