хижину и в лесу раскорчевал кусочек земли под пашню; а верши, которых ему недоставало, сам сплел из гибкой лозы. Там он жил, и если иной раз, что случалось весьма редко, вынужден был отправляться в дальнюю лавку, то следил за тем, чтобы покупать только те товары, наименования которых могли одновременно уместиться на ногте большого пальца. Он не вел счет дням; чего он лишен был зимой, то приносило ему лето, он радовался каждому времени года и любил свое одиночество. Незадачливого охотника, что, заблудившись, однажды вышел к озеру, он и накормил, и напоил, и когда охотник пожелал узнать, откуда у него берутся такое спокойствие, мир и довольство, он ответил:
— Проверь, в чем ты действительно нуждаешься, и когда ты все то, в чем нуждаешься, сможешь написать на ногте большого пальца, тогда знай — ты вышел на верную тропу.
Всю дорогу к Судной липе Макс рассказывал о том человеке, и на замшелой скамеечке у дуплистой, не раз пораженной молнией, липы пристал ко мне с вопросами, которые подчас выпаливал с такой поспешностью и надеждой, что я поневоле подумал: он готов без конца слушать и жаждет услышать ответы. Поступил бы я так же, как тот человек? — хотел он знать, на что я ответил:
— Не знаю, — и добавил: — С таким несметным богатством вроде можно быть довольным, достаточно только чего-то пожелать, и уж это перед тобой на столе.
Макс покачал головой и сказал:
— Но он теряет свою человеческую сущность, Бруно, собственность делает человека подозрительным, озлобленным и жестокосердным. Обретет он себя, лишь расставшись с тем, в чем нет необходимости.
Хотел бы я иметь такую собственность, спросил он, и я ответил:
— Нет.
— Вот видишь, — сказал он. — А почему нет?
— Потому что тогда мне пришлось бы всегда бояться, — сказал я.
— Правильно, Бруно, — сказал он, — но чего именно?
— Быть у всех на виду, — сказал я, но это ему не понравилось, и он сказал то, что хотел бы от меня услышать:
— Бояться чего-то лишиться, Бруно, всякая собственность тотчас пробуждает страх чего-то лишиться.
А потом он спросил, почему столько людей хотят иметь собственность и ее накапливать, и тогда я ответил:
— Может, чтобы запастись про черный день, может, потому, что это их радует.
Он опять покачал головой и сказал:
— Долговечия, Бруно. Кто копит собственность, тот хочет для себя долговечия, хочет остаться, он не может примириться с тем, что всему отпущен свой срок. — И еще сказал: — Тот, кто хочет иметь, хочет прежде всего иметь для себя…
Время от времени он предлагал мне свои пастилки, и если я, случалось, молчал, успокаивая, хлопал меня по плечу.
— Ничего, Бруно, ничего.
Но потом, закрыв глаза, все же продолжал спрашивать: разве не истинная независимость, если тебе нужно для себя лишь столько, сколько умещается на ногте большого пальца? Что ответишь на такой вопрос? В конце концов не остается ничего другого, как согласиться, лишь для того, чтобы он наконец отстал.
Всем, что я ему показывал и говорил, он мало интересовался, и подчас я просто диву давался, как мало он знает; к примеру, он не мог назвать самого обыкновенного голубя — вяхиря, вдруг севшего на Судную липу, не знал и никогда не слышал и того, на что могут сгодиться светящиеся гнилушки, которые образуются внутри пустого ствола. Это меня так поразило, что я охотно задал бы ему еще ряд вопросов, просто чтобы выяснить, чего он еще не знает, но по его лицу было видно, что он задумался и вообще отсутствует, поэтому я промолчал.
Но вдруг все началось сначала, вдруг он непременно захотел узнать, что лично мне принадлежит, я должен был все ему перечислить, и, насколько я мог вспомнить, я все ему назвал; куртка и дождевик, рубашки, яловые сапоги, рабочие брюки, и вешалка, и посуда; он лишь кивал, словно регистрируя каждый предмет, и я хорошо помню, что все-все ему перечислил, вплоть до янтарной капельки, подаренной мне Иной.
— Хорошо, Бруно, — сказал он и затем пожелал узнать, многого ли мне недостает, на что я ответил:
— Когда мне что-нибудь надо, мне это дает шеф.
Но, видно, он не был доволен моим ответом и, немного подумав, спросил:
— А свободным, ты чувствуешь себя свободным и ничто тебя не обременяет?
На это я сказал:
— Если только шеф будет держать меня при себе, мне больше ничего не надо.
Доволен он был, лишь когда я рассказал ему, что карманные деньги, которые иной раз получаю от шефа, а иной раз от Доротеи, прячу раздельно в два тайника — где эти тайники, его не интересовало, хотя я бы сказал Максу, он всегда был так добр ко мне. А потом он рассказал мне о человеке [3], который понял, что собственность — это кража, поскольку дары земли, по существу, принадлежат всем или должны принадлежать всем; на это я ничего не мог ему сказать, я не мог подтвердить, что это так, поскольку сразу подумал о шефе, который лишь для того приобрел эту израненную землю, солдатскую землю, чтобы ее преобразить и заложить свои культуры, дающие пропитание не только нам, но и многим в Холленхузене. У Макса было в запасе еще много вопросов, он даже временами не замечал, что я больше помалкиваю, но когда мое молчание казалось ему слишком долгим, он с запинкой отвечал на свои вопросы сам, и даже когда мы двинулись к лугам и по их краю в сторону Датского леска, он все еще вопрошал, почему это так, что тому, кто имеет, непременно надо больше иметь.
Чибисы уже прилетели, они носились над лугами, круто поворачивали и продолжали свой ныряющий полет, пока мы чересчур близко не подошли к гнездам, тут они нас атаковали, но все их атаки и отвлекающие маневры были напрасны, меня они не могли провести, я быстро рассчитал, где должно быть гнездо, достал яйца и предложил Максу попробовать. Я показал ему, как проделать в яйце два крохотных отверстия, осторожно, чтобы не раздавить скорлупу, и как одним глотком высосать содержимое, но он не захотел пробовать, даже глядеть не захотел, как я глотаю яйца чибисов, зажмурил глаза и отвернулся.
Может, он подумал, что я могу проглотить уже насиженное яйцо или даже птенчика, может, он это подумал, но я сразу вижу и чувствую, лишь немножко потрясу, как далеко там, внутри яйца, зашло дело, лишь один-единственный раз я собрался было высосать яйцо, где уже был птенчик. А если уже слишком далеко зашло, я сразу же кладу
