втором взводах, чтобы не краснеть потом перед представителем министерства обороны.
До вечера первый и второй взводы, скрывшись друг от друга, (как-никак конкуренты), стриглись, подшивались, наводили марафет [15] в своих расположениях.
Перед отбоем Веригин подошел к Антипину.
– У взвода есть еще один день, и мы можем сделать то, чего не сделают наши конкуренты, как модно сейчас говорить…
– Ты имеешь в виду второй взвод? А что же они не могут сделать?
– И у них, и у нас уровень подготовки примерно один и тот же. Но мы можем опередить их, если, например, где-нибудь за спортплощадками создадим импровизированный караульный городок и потренируемся на нем. Одно дело, зубрить уставы, другое – заступать в реальный караул… В этом случае не нужно зубрежки…
– Зря ты ушел из училища, – сказал Антипин. – Сделаем, но ты об этом до завтра никому.
* * *
Из части выехали в начале восьмого, я и бойцы сидели в машине по бокам, а посредине стоял деревянный ящик, в котором покоилось тело военного строителя Уварова Николая Алексеевича, девятнадцати лет, русского, холостого, призыва осени прошлого года…
Сначала ехали молча, курили, каждый думал о чем-то своем.
Я вспоминал свою первую службу. В Москве в перерывах между караулами нас часто использовали в воинских ритуалах, чаще всего это были похороны военнослужащих. И так уж получалось, что, провожая в последний путь старших офицеров и генералов, одной четверке приходилось ехать до кладбища вместе с родственниками умершего. Поставив оружие на пол, мы неподвижно сидели друг против друга, как сейчас в машине. В пространстве между нами размещались родственники. Они либо плакали, либо молчали, либо ругали кого-то, либо делили будущее наследство, либо обсуждали наряд какой-нибудь особы из числа приглашенных. Да мало ли о чем могут говорить родственники, когда остаются одни. Караул не был им помехой: отношение к нему было, как к большим куклам в парадной одежде, монотонно покачивающимся в зависимости от плавности движения автобуса-катафалка. В тех автобусах всегда пахло розовым маслом. С того времени я, как булгаковский Понтий Пилат, ненавижу запах розового масла. Правда, я редко встречаю его сейчас, но уж если встречаю, то представляется мне отнюдь не солнечная Болгария…
Проехали Выселки, затем железнодорожный переезд, перед которым я вчера чуть не сложил голову, и въехали в Н-ск. После леса и жидких поселковых огней он, казалось, захлебывался от избытка электрического света: все сверкало, переливалось и создавало иллюзию вечного праздника. Мелькнуло слева кафе, где мы с Кимом ужинали вчера, справа показался угол здания мединститута. Бойцы мои, забыв обо всем, прилипли к окнам. Миновали центр с огромной площадью и оперным театром, купол которого под лучами прожекторов светился, как чешуя только что выловленного сазана, и поехали по проспекту к реке. Когда ехали по Коммунальному мосту ватага моя перекурила, обсудила увиденное, снова прильнула к окнам и не отрывалась до тех пор, пока машина не вырвалась из города на шоссе, ведущее к аэропорту. Смотреть было не на что, и на меня посыпались вопросы: есть ли у меня билет? Как я буду один в Москве? Кто мне будет помогать переносить контейнер?
– Не положено так возить гробы, – сказал Матвеев авторитетно, будто возил их не один год или, по крайней мере, подписывал ту инструкцию, в силу которой «возить их так – не положено».
– А как положено? – спросил Финк.
– А так, – ответил Матвеев и рассказал, как к ним в поселок привозили гроб с погибшим в аварии солдатом и его сопровождали два солдата и офицер.
– Сравнил тоже, – вмешался в разговор водитель, – тот солдат, может быть, подвиг какой совершил, а Колька в самоходе замерз…
– Что ж его теперь, как собаку хоронить, что ли? – сказал Матвеев.
– Ну, не как собаку, а не так…
– А как? – ехидно спросил Матвеев, но водитель не ответил.
Так в разговорах прошла остальная часть пути…
В багажном отделении дежурила женщина. Она осмотрела ящик, измерила его и послала меня в кассу оплачивать багаж.
Людей в кассовом зале было немного, и к одному из окошек я пробился довольно быстро. Кассирша – пожилая женщина в костюме стюардессы, который был ей явно тесноват, узнав о моем багаже, сказала: «Ой, ой…» – и стала заполнять огромную квитанцию, ошарашив меня стоимостью провоза. Больше половины бывшего похоронного фонда должно было уйти на оплату груза. Если добавить, что мое перемещение в Москву и обратно осуществляется за «н/р», то денег оставалось в обрез.
Я расплатился, получил квитанцию, но, прежде чем отойти от окошка, заглянул в листок и увидел написанное рукой кассирши непонятное сочетание – «груз-двести».
– Что это? – спросил я, опасаясь, что меня пошлют из багажного отделения обратно в кассу.
– Все правильно, – успокоила меня кассирша, – так называются эти грузы по тарифному руководству: оплата идет за каждый, как за двести килограмм, сколько бы он ни весил… Будет весить сто – все равно двести, будет триста – то же самое… Тут все это знают…
Когда я вернулся в багажное, бойцов и машины уже не было, а ящик стоял под навесом.
– Как только возьмете билет, – сказала мне дежурная, – обязательно придите сюда и скажите номер рейса, чтобы груз улетел тем же самолетом. У нас здесь круглосуточно дежурят грузчики, они помогут погрузить…
Делать в багажном было нечего, и я отправился за билетом. И тут мне не повезло: на сегодняшние рейсы на Москву билетов не было, не было их и на завтрашние.
Послонявшись по залу, я сделал новый заход к окошку той женщины, что оформляла мне груз. Мне вспомнилось ее «ой-ой», – такая не могла не помочь.
– Что там у тебя? – спросила «моя» кассирша, когда подошла очередь.
– Улететь не могу, – сказал я, – билетов нет…
– Билеты есть, – ответила она, – билетов – гора, вон они лежат, а мест действительно нет… Ты завтра ко мне ровно в шесть подойди, что-нибудь придумаем. Идет?
Future
На следующий день после завтрака Антипин вывел взвод на строевую подготовку. Но, походив строевым по плацу, взвод переместился на спортивные площадки, где рядами располагались перекладины, параллельные брусья, рукоходы.
Здесь Антипин поставил взводу новую задачу. Ему было трудно объяснить личному составу, зачем все это делается, да он и не собирался этого делать. Антипин относился к типу людей, которых Веригин уважал и побаивался одновременно. Люди эти обладали качествами, которых, скорее всего, не было у Веригина: они были тверды, целеустремленны, серьезны. Хотя и говорится, что все глупости мира совершаются с серьезной физиономией, но это не о таких, как Антипин. Эти люди – всегда лидеры, и положение лидера дается им не как
