вряд ли она и правда выбирала – откуда ей было знать, что происходит за этими дверьми? Но лучше бы все-таки подождала. Мне хотелось задержаться.
Мы с Марго сидели рядышком, а в окна Розовой комнаты колотил дождь. Как будто он не сам лился с неба, а его швыряли. Я ухитрилась весь рукав измазать в акриловой краске, пока писала типично ужасный автопортрет – себя, трехлетнюю, заплаканную, у ворот детского сада. И все же сидеть в тепле, когда снаружи идет дождь, было очень уютно. Марго рисовала так тонко, что я почти слышала похрустывание листьев и видела их скелетики – сухих цветов, связанных лентой в маленький букет, побуревших, со скрученными лепестками.
Уэст-Мидлендс, сентябрь 1979 года
Марго Макрей 48 лет
Лучи солнца уже перебрались через разложенный наполовину ковер в гостиной Хамфри, а я так ни слова и не написала. В одном месте ковер отходил от пола, и ничего не стоило угодить под него ногой и споткнуться. Так мы часто и делали. Я пробовала скотч, но к плитам он не приклеивался. Зимой по утрам каменный пол был просто ледяным, и каждый из нас уговаривал другого спуститься вниз поставить чайник. Эта комната служила одновременно кухней, гостиной, столовой – всем сразу, а из нее каменная лестница вела наверх в спальню-обсерваторию. Я сидела за письменным столом, который Хамфри для меня соорудил, вытянув ногу и засунув большой палец в зазор между ковром и полом.
– Закончила? – улыбнулся Хамфри. Ведро с куриным кормом качнулось в его руке, и на пол посыпались крошки.
Скоро девочки придут – склюют, будет им непредусмотренная добавка. Вместе с письменным столом Хамфри соорудил и люк для кур в кухонной двери. Это оставлю без комментариев. (“А чем они хуже котов?” – сказал он.)
Я покачала головой.
– Мой с краю лежит, – сказал Хамфри, и я взяла его список приглашенных на нашу “маленькую вечеринку” – так он это называл.
Брат, сестра, всевозможные дядюшки и тетушки, множество коллег из университета и несколько – из обсерватории в Лондоне, парочка знакомых из местного паба – целую паутину друзей и родственников сплел его паучий почерк. Хамфри окружала страховочная сеть.
А моя страница пустовала.
Наконец я написала имя, только одно. И выводя его черными чернилами, словно вскрывала грудную клетку, чтобы показать Хамфри мельком собственное сердце.
Верного адреса я не знала, конечно, и написала последний известный мне.
А потом, затаив дыхание, положила свой единственный белый конверт в пакет с приглашениями.
Ответ, разумеется, не пришел. Тети, дяди и коллеги отправили листочки обратно, отметив галочками в клетках свое намерение присутствовать и гастрономические предпочтения. Я заглянула на дно пакета, чтобы убедиться, что мое единственное приглашение не осталось с нами, и представила, как где-то там, в Лондоне, оно лежит, беззащитное, на колючем коврике у двери и чужие люди, хмурясь, разглядывают его, невнятно обсуждают, а потом оно падает в мусорное ведро, на яичную скорлупу и чайные пакетики, еще испускающие пар.
Хамфри, видно, жалел меня и хотел развеселить, и мы поехали в Ковентри, а в универмаге “Рэкэмс” разделились – он отправился покупать свой первый в жизни парадный костюм, я – свое второе свадебное платье.
В женском отделе не было ни одного окна и ни одного покупателя. Я забрела в слегка освещенный полумрак и оказалась среди притихших вешалок и полок с одеждой. Принялась ее разглядывать, попалась на глаза продавщице, и та подошла. Внезапно почувствовав, что меня как будто бы заподозрили в попытке воровства, я постаралась вести себя как можно нормальней.
– Чем могу помочь? – улыбнулась продавщица.
– Я иду на свадьбу.
Не знаю, почему я так выразилась.
– Прекрасно! А когда?
– В следующие выходные.
Она сделала большие глаза и тихонько ахнула. Очевидно, покупать платье для торжества, которое уже так скоро, было слишком поздно. Правильно я сделала, не сказав ей, что собираюсь присутствовать на собственной свадьбе.
– Так, посмотрим, – она смерила меня взглядом. – Какие цвета предпочитаете?
– Не белый.
Она засмеялась, как будто я сказала, что предпочитаю дышать кислородом.
– Ну разумеется! – Продавщица за голову схватилась от одного только предположения, что я, гостья, могу появиться в белом у кого-то на свадьбе.
– Не возражаете? – спросила она.
– Нисколько, – ответила я, сама не зная, на что соглашаюсь.
Но вскоре поняла – когда она стала брать с вешалок платья и уже через несколько минут держала в руках не меньше десятка плечиков с красными, зелеными, синими. А я так и стояла с пустыми руками.
– Пойдемте? – спросила продавщица и проводила меня в примерочную.
По-моему, она в тот день еще ни с кем не разговаривала.
Первые платья были чудовищны – одно, красное, как почтовый ящик, висело везде, где не надо, другое, атласное, походило на блестящую зеленую трубу. Я чувствовала себя неуютно, потому что теперь, когда мы пустились в эту одежную одиссею, продавщица не желала отходить от меня ни на шаг. Без конца стучалась в шторку, говоря нараспев “тук-тук!”, и просилась посмотреть. Но показаться ей я смогла только в четвертом или пятом платье. Темно-синем, с рукавами до локтя и чуть расклешенной у колена юбкой. При движении она шелестела.
Добрая продавщица нашла мне синюю вуалетку, крепившуюся к волосам, и ворсистый синий жакет с рукавами той же длины, что и у платья.
– Превосходно! – сказала она, а я тем временем разглядывала себя в зеркало.
Хотелось поблагодарить продавщицу, что помогла мне подобрать свадебное платье, но не хотелось нарушать легенду, поэтому я просто ее поблагодарила, пока она укладывала платье в пакет. И добавила:
– Невеста будет в восторге.
Хамфри я обнаружила в кафе торгового центра – он попивал чай и, вытягивая шею, смотрел сквозь высокую стеклянную крышу в холодное синее небо.
– Ну?
– Получилось! – я указала на пакет.
– М-м-м… – он глотнул чаю. – У меня тоже. И если это не совсем под запретом, доложу тебе, что я выбрал синий.
Накануне свадьбы Хамфри отправился ночевать к своему другу Элу.
– Интрига! – сказал он с притворным драматизмом, поцеловав меня на прощание у двери. И крикнул: – Увидимся у алтаря! – усаживаясь в машину Эла с портпледом в руках.
В день второй моей свадьбы я приготовила себе на завтрак тост с джемом, выпила чашку чаю. В доме было необычайно тихо без Хамфри, который громко топал и без конца переставлял вещи с места на место, обычно наводя беспорядок. Я завила волосы и тщательно накрасилась. Взяв бледно-розовую помаду, обитавшую некогда в
