лондонской съемной квартирке на стопке книг и, к счастью, все еще годную.
До церкви я дошла сама, викарий с сердечной улыбкой пожал мне руку. И предложил подождать в маленькой боковой комнате. Он спросил, не захочет ли кто-то из гостей подождать вместе со мной. Я, стараясь не печалиться по этому поводу, ответила, что буду одна.
Я пришла слишком рано. И стала ждать – в компании сложенных в комнатке Библий и запасных скамей.
А потом дверь распахнулась – на пороге стояла она.
Вдохнув и сглотнув одновременно, я подавилась. На руках у меня были белые кружевные перчатки, сшитые мамой еще на первую свадьбу. Которые я попробовала стащить – кашлять в них не хотелось, – но перчатки сидели слишком плотно. Мина шагнула вперед, протянула мне свадебную программку, и как раз вовремя: я отхаркнула комок светло-зеленой слизи прямо на “Свадьбу Марго Макрей и Хамфри Джеймса”.
И стала извиняться, а она – смеяться.
Отдышавшись, я рассмотрела Мину как следует. Волосы ее, по-прежнему светлые и волнистые, были заколоты на затылке. Лицо почти не изменилось, только пополнело немного. А розовое платье длиной чуть ниже колена непринужденно прикрывало внушительный живот.
На время – достаточное, чтобы это осуществить – мне показалось, что мы можем сейчас взяться за руки и убежать – в какую-то другую, далекую жизнь, и там она будет моей.
А потом Мина улыбнулась, и мысль эта отпала, заместившись другой картиной: рука Хамфри накрыла мою руку, и мы смотрим на звезды, лежа в постели.
Мина давно уже могла бы стать матерью, но выглядела как влипший в неприятности подросток. Она улыбнулась, пожав плечами, и я вспомнила, как смотрела порой ей в глаза и все внутри переворачивалось.
Я сделала глубочайший вдох, будто готовясь нырнуть под воду, а потом подлетела к ней. И, крепко схватив, подумала, что, может, с таким чувством воссоединяются с мертвыми на том свете. Я и забыла уже, что она живой человек – так долго вспоминала и думала о ней, представляла ее, – и вот она стоит передо мной.
– Поздравляю! – сказала она мне.
– Поздравляю! – сказала я ей.
Звук, раздавшийся за много километров, достиг моих ушей – я даже не поняла сразу, что это органная музыка, предваряющая мое появление. Мы-то хотели рояль, но священник предложил нам услуги приходской органистки, а сказать ему, что милейшая горбатая дама по имени Элспет своей игрой действует мне на нервы, язык не повернулся.
На окне, выходившем на церковную парковку, в бутылке из-под молока стоял засохший букет, перевязанный ленточкой. Розовый бутон в центре когда-то был гвоздикой. Я постаралась вынуть стебли из вазы как можно аккуратней, и все же листья-скелетики дрогнули, а кой-какие, отвалившись, упали на пол.
– Вот, – я вручила букетик Мине, – будь подружкой невесты.
Потом мы сидели за чашкой холодного чаю – я не отпускала Мину, пока не узнала все подробности. Она говорила как могла осторожно, но все равно от меня отлетали кусочки и падали, порхая, на землю.
Неважно, как его (отца) зовут, он во всем этом участвовать не будет, сказала она. Из коллеги он превратился в друга, потом в любовника, потом в отца, а потом в пустое место. Я поняла, разумеется, что речь о Профессоре. Он (ребенок) будет носить ее фамилию – Стар, которую Мина наконец узаконила несколько лет назад.
– Если я могу чем-то… Если мы можем чем-то помочь… – начала я, но она замотала головой.
Пушечное ядро внутри нее перекатилось с боку на бок, Мина схватила мою руку и приложила к тому месту, где бедра ее смыкались с животом.
И я ощутила – как ощущаю иногда – движение Земли. Что она вращается и тянет нас вперед, миллионы миллисекунд проносятся мимо, и этот миг драгоценен. Драгоценней, чем время с Хамфри – неограниченное, а потому гораздо менее дорогое. Время с Миной всегда проходило быстрей, чем хотелось бы, всегда было так скоротечно.
Перехватив мой взгляд, она поднялась, положив руку на спинку стула.
– Оставайся, – сказала я, понимая, что она не останется.
Мина поцеловала меня в щеку.
И исчезла.
Через несколько недель на коврике у двери лежал конверт, адресованный “миссис Джеймс”. А в нем – фотография младенца. Надпись на обороте снимка, сделанная знакомым петлистым почерком, сообщала, что это Джереми Дэйви Стар, 3 кг.
Я недавно познакомилась со священником. Он уже стар, и часовня его пустует. Мы пожали друг другу руки и нечаянно подружились. Ничего нового про Иисуса я от него не узнала. Скорее сама внесла смуту в его представления о Боге. Но это не так важно.
Сегодня упомянутый священник вышел из кабинета, чтобы провести свою последнюю воскресную службу. Он никого не ждал, кроме обычной аудитории, состоявшей в среднем из двух человек, и потому направился к алтарю, не поднимая головы. А потом поднял. И его покрасневшие уже глаза расширились при виде моря улыбающихся лиц. Перед ним сидели Пиппа и два ее художественных класса – примерно сорок человек. Одни в пижамах, другие – в лучших воскресных костюмах. Все приготовились слушать последнюю мессу отца Артура. Я была в первом ряду вместе с Марго, Элси и Уолтером.
– Боже ты мой! – Отец Артур надел свои очки для чтения. А потом сказал: – Приветствую вас! – и голос его сорвался.
Я махнула ему рукой, он улыбнулся в ответ, кивнул. В руках все держали изготовленные мной программки. Нужны ли они для церковной службы, никто не знал в точности, но должны же мы что-то потом показывать внукам. Со знаменитого прощального представления отца Артура.
– Просто чудесно, что вы все пришли! – сказал отец Артур. – Как некоторым из вас, наверное, известно, это моя последняя служба в больничной часовне.
– Нам известно, – отозвалась Элси.
Она была вся в черном и в черной же шляпе с пайетками. Уж не знаю, из какой она палаты, но рядом с кроватью у нее, наверное, целый склад – никогда, кажется, не видела ее в одном наряде дважды.
– Поэтому прошу простить, – продолжил отец Артур, – если я расчувствуюсь. Должен добавить, однако, что я… – он чихнул, извинился и рассмеялся: —… я к тому же простудился.
Отец Артур зашел за алтарь, постоял немного, приходя в себя. В красно-лилово-розовом свете витража и его белые одежды порозовели. Я вдохнула знакомый аромат и запечатлела в памяти это мгновение. Отец Артур в своей родной часовне. Через минуту-другую мы все умолкли, а он воздел руки.
“Верую во единого Бога, Отца Всемогущего, Творца неба
