официальным приемом. К семи часам вся суматоха разом прекратилась, перестал и дождь. До половины восьмого прошло еще несколько нестоящих клиенток, и зал совсем опустел. Обладательницы красивых причесок разъехались на поля своих маленьких сражений.
Женни устало опустилась в кресло. Она сидела, как всегда, широко расставив мощные ноги, которые внушали молоденьким мастерицам ощущение собственного ничтожества и неполноценности. И лицо у нее было крупное и красивое, а синеватый оттенок губной помады и глубокие тени под глазами обманчиво придавали ей вид порочной женщины. Мужчинам она нравилась, но их пугало ее богатырское сложение, а главное — ее бесцеремонность. Единственная из всех мастериц, Женни открыто и беззастенчиво подсчитывала свои чаевые за день. И сейчас, бережно сложив деньги в сумочку, она взглянула на Герду.
— А у тебя как сегодня?
— Хорошо, — ответила, чуть покраснев, девушка.
— У тебя всегда больше, — сказала Женни без тени зависти. — Вот что значит иметь смазливую мордашку. Северинова сколько тебе отвалила?
— Два лева…
— Вот это женщина! — с уважением изрекла Женни. — Но сколько таких, как она? Сказать тебе по правде, не завидую я нашим тузам… Бабенки у них сущие ведьмы…
— А я завидую женам…
— Чему же ты завидуешь? — презрительно пробурчала Женни.
— Всему! — сказала Герда. — Всему!.. Хотя бы тому, что они целыми днями могут сидеть дома и никуда не ходить.
Женни закурила сигарету. В парикмахерской запрещалось курить всем, кроме нее.
— И дрыхнуть! — добавила она.
— А чем плохо? Я тоже люблю поспать, Женни. Дай мне волю, я бы проспала целый день.
Женни засмеялась.
— Тебе бы только в супруги, милая моя… Да чтоб муж был богатенький.
Герда ничего не ответила, но по лицу ее прошла тень. На пороге появился управляющий; он мрачно поглядел на дымящуюся сигарету, но ничего не сказал. Женни пренебрежительно выпустила струйку дыма.
— Выпьем анисовки? — спросила она.
— Ты же знаешь, что я не могу…
— Хорошо, тогда выпьем пелина [4]. Я угощаю, — сказала она, хлопнув по сумочке. — В «Туннеле» чудесный пелин. Меня там знают…
За окном снова пошел дождь. Девушки в зале стали зевать, заражаясь друг от друга, и поскольку мужчин вокруг не было, они зевали, как котята, широко раскрывая розовые рты и показывая острые зубки. Жара и духота пошла на убыль, свет круглых белых абажуров стал каким-то тоскливым и мертвенным. Женни повернулась на кресле к зеркалу и, смочив большой клочок ваты в розовой воде, стала энергично растирать лицо.
— Приведи себя в порядок, — сказала она. — Подправь хотя бы глаза…
Немного погодя они уже сидели за одним из угловых столиков и потягивали легкий, прозрачный пелин. Сидя рядом, они невольно привлекали взгляды: яркая Женни и Герда с высветленными до белизны волосами, но с черными бровями и красивыми карими глазами. Посетителей в ресторане было мало, большая часть столиков пустовала. И все же Герде казалось, что воздух ресторана полон жизни, что в нем таятся какие-то нервные импульсы. Это раздражало и томило ее; хотелось уйти отсюда в покой своей маленькой мансардной комнаты. Через полчаса Герда поглядела украдкой на часы, но Женни перехватила ее взгляд.
— Ты что, торопишься? — недовольно спросила она.
— Нет, не особенно… Но в десять мне надо быть дома…
— Зачем?
Герда заколебалась. Женни знала про ее дела, но все же Герда побаивалась ее острого языка.
— К десяти он придет ко мне…
— Почему так поздно?
— Сказал, что у них сегодня собрание. Так после собрания…
— После собрания все нормальные мужчины идут в кабак, — сказала Женни. — Ну и времечко для свидания!
Да, Герда тоже это понимала.
— Мы встречаемся каждый день, — тихо промолвила она.
— Каждый день?
— Вот уже шесть лет. Кроме тех случаев, когда он в отпуске и уезжает из Софии.
— Ну, разумеется! — презрительно заметила Женни. — Усаживает все счастливое семейство в поезд и катит в Варну.
— Нет! — возразила Горда. — В отпуск он ездит всегда один. В Наречен [5] — там у них свой дом отдыха.
— Так он, может, чокнутый?
Герда улыбнулась. Она очень редко улыбалась.
— Наверное, если назначает свидания в десять вечера.
Женни наполнила бокалы и одним духом выпила свой до дна. Лицо ее по-прежнему выражало крайнее неодобрение.
— Не знаю! — сказала она, пожав плечами. — Сказать по правде — не выношу мужчин в сапогах. Просто мутит от запаха…
Герда смущенно заморгала: она тоже с трудом выносила тяжелый и неприятный запах сапог.
— Ко мне он приходит обычно в штатском, — сказала она.
— Но ведь он офицер?
— Да, но не настоящий. Он фармаколог…
— Это что еще такое?
— Ну, что-то вроде аптекаря.
— Не знаю, — сказала Женни. — А все же — в сапогах… И старикашка в придачу… Впрочем, сколько ему лет?
— Пятьдесят два, — сказала Герда, покраснев.
Женни вытаращила глаза.
— Ты не шутишь?
— Он выглядит моложе, — солгала Герда.
— Боже мой, какая же ты недотепа! — с удивлением воскликнула Женни.
Двое прилично одетых молодых людей, стоявших у колонны, посматривали на их столик. Наконец один из них улыбнулся, подошел и любезно спросил:
— Эти места свободны? Женни искоса поглядела на него.
— Не суйся, хиляк!.. Свободных столиков полно…
Молодой человек в панике ретировался. Женни отхлебнула из бокала, с интересом разглядывая Герду, будто видела ее впервые.
— Слушай, моя милая, скажи мне откровенно — почему ты напрасно теряешь с ним время? Я думала, что он хоть… А раз так… — Женни подозрительно поглядела на Герду. — Уж не влюблена ли ты в него?
Герда помолчала.
— Не знаю, — сказала она тихо.
— Как так — не знаешь?
— Не знаю, — повторила Герда. — Но он очень милый человек, Женни… Всегда какой-то унылый и грустный. Мне просто очень его жаль…
— Господи боже, ну что за девка! — воскликнула Женни в изумлении. — Грустный, говоришь!.. Да ты соображаешь хоть капельку, дурочка? Знаю я таких прилипал! Натерпелась от одного такого, досыта нахлебалась! С виду смирный, добренький, а сам как рак — вцепится, так не отпустит. Подлец похлеще нашего Спиро.
Управляющего Спиро Женни ненавидела пуще всех.
— Нет, он честный человек! — сказала Герда и нахмурилась.
— Честный! — с возмущением повторила Женни. — Что в нем честного? Знай заботится о семье, покупает им телевизоры да ковры, все, что сэкономит на выпивке и сигаретах, тащит к ним. А к тебе присосался как пиявка — плевать ему, что гробит тебе жизнь. Какая же это честность?
Герда молчала, бледная и расстроенная.
— Кто тебя познакомил с ним?
— Не помню, — сказала Герда, хотя помнила прекрасно.
— Такому руки отрубить мало. Большей пакости тебе еще никто не устраивал…
— Не то ты говоришь! — устало сказала Герда. — Он помог мне устроиться на работу. И любит меня и заботится. Одному в этом
