class="p1">— Ты прекрасно знаешь, что я не люблю пить.
— Со мной — да! — сказала она. — Ты прав — слишком дорого обходится. А нужно экономить…
— Зачем экономить? — не понял он.
— А как же… Большая семья, расходы… И сверх всего еще любовница. Поневоле будешь экономить…
Никогда она не говорила с ним так.
— Как тебе не стыдно! — тихо, но твердо сказал он. — Видимо, женщинам не следует пить…
Они молча поднялись на последний этаж. У Герды была небольшая квартирка — единственное, что осталось ей от родителей. В маленькой комнатке еще сохранились следы былого достатка — комод красного дерева, а на нем старинные часы в футляре из полированного агата. Пол был застелен старым, изрядно потертым персидским ковром зеленоватых тонов. Но гардероба не было, и одежду приходилось держать на вешалке в углу, обернув старыми газетами. И все же в комнате под крышей было уютно, как в гнездышке. Полковник уселся на свое обычное место — в обветшалое старомодное кресло, в котором, наверное, отдыхало не одно поколение одеревеневших от этикета дипломатов.
— Что случилось? — спросил он.
Она ничего не ответила. «Наверное, наболтали ей каких-нибудь сплетен, — подумал он. — Это случалось и раньше, но тогда она плакала, а сейчас сердится. В чем же дело?» Герда отошла к окну и молча стояла там, не двигаясь. Он подумал, что она плачет, но когда она обернулась, глаза ее были сухи, а на лице осталось неприязненное выражение.
— Правда, что ты купил телевизор? — вдруг спросила она.
Такого вопроса он не ждал.
— Да, уже давно… Почему ты спрашиваешь?
— Вот видишь, значит, ты обманывал меня! — вдруг вспылила она. — Ты всегда меня обманывал!.. С тех пор как мы знакомы, все — сплошная ложь!
— Что ж, раз ты так считаешь… — нахмурившись, сказал он.
— Конечно, ты меня обманывал!.. Там ты никогда не был гостем!.. А здесь ты гость!.. Там твой дом, там ты хозяин!.. Гость не потащит с собой телевизор… Почему ты ничего не сказал мне о телевизоре?
— Я вообще не рассказываю тебе о них, — смущенно пробормотал он.
— Потому что совесть нечиста… Сам отлично знаешь, что обманываешь меня…
Она расплакалась, но он не двинулся с места. Он думал. Хотя Герда ему сейчас нагрубила, он чувствовал, что в ее словах есть доля истины. А грубая правда — всегда настоящая правда, в этом он не раз убеждался.
— Ты не права, Герда, — сказал он. — Этим я просто откупаюсь от них. Я чувствую себя виноватым перед ними; в этом все дело.
— Ты подлец! — сказала она. — Не только врун, но и подлец.
— А ты дурешка, милая моя… Утри слезы, и я все тебе объясню…
— Не надо мне твоих объяснений! — снова вспылила она. — Довольно слов!.. Хорошо тебе болтать, слова карман не тянут!..
Он медленно поднялся с места. В это время она нервным жестом скинула с себя блузку, чтобы переодеться в домашнюю. И пока она шарила руками вокруг, он смотрел на ее плечо, самое нежное, гладкое и прекрасное, какое ему приходилось видеть. Он невольно потянулся рукой к этому плечу, сухой и жесткой рукой, которая в этот миг тоже стала нежной, словно обрела глаза, ресницы, губы. Она вздрогнула и повернулась к нему.
— Оставь меня!
— Почему? — спросил он, чувствуя, как кровь приливает к его бледному лицу.
— Мне сегодня нездоровится…
— Но я…
— Оставь меня, не приставай…
Она отвернулась и наклонилась, чтобы взять блузку. Когда она выпрямилась, он крепко впился ей в плечо своими сухими пальцами. «Вцепится, так не отпустит!» — вспомнилось ей. Она увидела в овальном зеркале напротив его сухой, восковой лоб, редкие волосы, часть впалой щеки, заострившийся нос. Когда он прикоснулся губами к ее плечу, ее передернуло от отвращения, но она не отшатнулась, а лишь до боли зажмурила глаза.
Постель была у самого окна — высокая, узкая, неудобная кровать с провисшей сеткой. Раздевшись, они лежали и разговаривали. Он повторял ей то, что говорил много раз. Но впервые она слушала его с горькой улыбкой, впервые слова его скользили мимо сердца. Ну да, дети, — говорил он. Она должна потерпеть еще несколько лет, пока они не встанут на ноги. «Пусть пять, пусть десять лет, не в этом дело, — думала она. — Нет, дело совсем не в этом».
— Миша, зачем обманывать друг друга! — с горечью промолвила она. — В сущности, ты сам себя обманываешь разговорами о детях… Просто пытаешься оправдать свою слабость.
— Как ты не понимаешь! — вздохнул он. — Знаешь ли ты, что это значит — посмотреть в глаза своему ребенку и сказать ему: я ухожу от вас навсегда!
— Почему навсегда?.. Ведь ты не умрешь… Ты будешь жить. И всегда будешь им отцом…
— Если отец ушел в другую семью, он уже не настоящий отец, — сказал он.
— Нет, нет, не убеждай меня… Дело совсем не в детях…
— Что ты хочешь сказать? — перебил он. — Ты думаешь, так, как сейчас, мне легче? Или удобнее?
— Ты добрый! — сказала она. — Ты жалеешь ее. И у тебя никогда не хватит мужества расстаться с ней… Ты думаешь, что это ее убьет…
— Ты не права, — сказал он дрогнувшим голосом.
— Нет, права, — сказала она. — Ты сам знаешь, что это так, но обманываешь себя, обманываешь и других. Ты надеешься, что так может продолжаться вечно… Или что случится какое-нибудь чудо и все разрешится само собой…
Он молчал, пораженный. Никогда она не говорила с ним так. А может быть, она права, он на самом деле такой, но только не сознавал этого? Быть может, он действительно в глубине души трус и подлец? Эта мысль ошеломила его, и он уже не слышал, о чем еще она говорит.
— Если это так, — внезапно перебил он ее, — нам лучше всего расстаться.
Она вздрогнула, но сказала холодным, ясным голосом:
— Да, так будет разумнее всего…
В этот миг в прихожей громко и настойчиво прозвенел звонок. Они испуганно переглянулись. Звонок надрывался изо всех сил, послышались глухие удары в дверь.
— Кто это может быть? — в страхе спросила Герда.
Она побледнела как полотно. Стук в дверь усилился, но голоса слышно не было.
— Странно! — пробормотал он, нахмурив лоб. — Ступай посмотри!.. Но не открывай!..
— А если милиция?
— Ничего страшного… За все отвечаю я.
Она встала и начала лихорадочно одеваться. «Нет, это не милиция, — размышлял он. — Но что это может быть? Наверное, где-то лопнула труба или же стряслось что-нибудь подобное». Герда вышла и секундой спустя снова ворвалась в комнату. Лицо ее было перекошено, она вся дрожала, будто налетела в темной прихожей на труп повешенного.
— Твоя жена! — хрипло выкрикнула она. — Умоляю тебя, иди к
