того, что знает он. Ей невдомек, что шишки — это судьба.
— Насчет «расправить плечи» — это вы в точку, — соглашается он. — Давно надо бы. Но все как-то не выдавалось случая.
— Просто вы никогда не допускали этого случая. Эфраим говорил, что вы напуганный, раз и навсегда сгорбившийся человек.
— Ему ли не знать! Причина моего горба — он сам.
— Потому что вы не могли стать таким, как он?
— Вам, похоже, хочется, чтобы было так. Что ж, пусть так и будет. Но я был старше и чувствовал ответственность за него. Не в детстве, а позже.
— Тем не менее вы не видели его больше полувека. Странный способ проявлять ответственность.
— Не обязательно видеть человека, чтобы он был вот здесь. — И Шими ударяет себя в грудь.
Она наклоняется вперед, хватаясь за край стола. Кажется, она хочет уточнить, какая точка у Шими в груди отведена Эфраиму.
Но уточнить не получается.
— Он одной левой разгромил немцев, — напоминает она ему. — Зачем ему вы?
— Не я ему, а он мне. Мне нужно было чувствовать озабоченность.
— Из-за чего?
— Меня беспокоили его рассказы о своем образе жизни… — Он запинается, соображая, надо ли продолжать, но, вспомнив основополагающие правила, все же продолжает: — Про пьянство, про гомосексуальность…
Говоря это, он кажется себе дряхлым стариком.
— Вам никогда не приходило в голову, что он просто над вами потешался? — спрашивает Берил Дьюзинбери.
— У меня было время, чтобы предположить все что угодно. Он потешался надо мной?
Принцесса выпрямляется в кресле и смотрит на него молча, загадочно.
Пока Настя ставит перед ними чай и имбирный пирог, они ничего не говорят.
— Не обращайте внимания на ее взгляды, — советует ему Принцесса, когда помощница отходит. — Это не приглашение. Она одинаково смотрит на всех мужчин. Думаю, ее поразила ваша шапка. Наверное, такую носил ее прапрадедушка.
— Вдруг я напомнил ей своего брата?
Принцесса считает на пальцах.
— Она при мне не так долго. Но та, другая, говорит, что видела вас раньше. В каком-то китайском ресторане, вы показывали там карточные фокусы. Она бредит?
— Насчет фокусов — да, но она действительно могла видеть меня там за работой.
— Удивительно, что она хоть что-то не напутала. Что за работа у вас там была, мытье посуды?
— Чистая любительщина, не считая кормежки: ходить от стола к столу и предсказывать будущее.
— На крапленой колоде карт, как мадам Сосострис?
— Кто это такая?
— Гадалка на картах Таро в «Бесплодной земле» Элиота.
— Как вы понимаете, у меня все куда прозаичнее. Я пользуюсь обыкновенной колодой. Мое занятие — так называемое гадание на обычных картах.
— «Так называемое»! А то я не знаю. Только это женское занятие, как и любое другое гадание. Про сивилл вам в школе тоже не рассказывали?
— В каком смысле «тоже»? Если вы имеет в виду мадам Сосострис, то тут вы правы. Но дожить до моего возраста, ни разу не повстречавшись с сивиллой, вряд ли возможно. — Он думал пошутить насчет одной вдовушки по имени Сивилла, но спохватился, что это вряд ли уместно. — Хочу предложить еще одно основополагающее правило: вы не станете клеймить меня за недостаточную образованность.
— Поздно добавлять основополагающие правила. Будьте благодарны за то, что у меня есть терпение делиться с вами своими познаниями. Пользуйтесь случаем, внемлите! Сивиллы были жрицами. Их был десяток, но для нас важнее остальных уроженка Кум, просившая вечной жизни, но забывшая попросить вечной молодости. В итоге старая развалина висела вверх ногами в бутылке и молила о смерти.
— Почему вверх ногами?
— Вопрос, выдающий поразительное отсутствие любопытства! Спросили бы лучше, почему никто не разбил бутылку. Эфраим спросил бы.
— Эфраим, Эфраим… Он что, прославился освобождением людей из бутылок?
— А чем славитесь вы? Тем, что наблюдаете за их мучениями?
— Нет, я отвожу взгляд.
— И оставляете страдальцев внутри?
Он не считает, что этот вопрос требует ответа.
— Кстати, о вашем брате, — говорит Принцесса, помолчав. — Разве он в свое время не грешил гаданием? Тоже, помнится, на картах. Это у вас определенно семейное. Вы переняли это у него?
Шими крошит свой кусок пирога на тысячу кусочков, чувствуя на себе взгляд Принцессы.
— Уже поздно, — говорит он, вставая.
У Шими неожиданно набирается слишком много дел.
Ванда Вольфшейм названивает ему, когда ей вздумается, и раз за разом уточняет, придет ли он.
Почему бы не ответить ей: «Нет, Ванда, не приду»?
Но нет: он упорно оставляет ее болтаться в стеклянной бутылке.
Зачем?
Он и себе-то вряд ли смог бы это объяснить, но если попытаться, то его не оставляет ощущение, что это как-то связано с Берил Дьюзинбери. Решительность никогда не была его сильной стороной. Если бы сейчас ему пришлось проявить решимость и огорошить Ванду Вольфшейм недвусмысленным «нет», то не стало бы это для него самого недвусмысленным «да», заявленным Берил Дьюзинбери? А с какой, собственно, стати? Моральная дихотомия существует только у него в голове. Он даже мог бы нащупать на своем черепе соответствующий узелок. «Нет» Ванде Вольфшейм равнозначно «да» Берил Дьюзинбери. Но он не представляет, что именно подразумевало бы это «да». Берил Дьюзинбери не просила его ни о чем, кроме внимания. О чем еще она могла бы попросить? И что еще он мог бы ей дать? Но сколько он ни гонит от себя эти мысли, его не отпускает безумная логика: заставляя ту вдову, что помоложе, теряться в догадках, он удерживает ту, что постарше, на расстоянии вытянутой руки.
— Знаете, кто еще подтвердил, что придет? — старается заинтересовать его вдова Вольфшейм. Даже по телефону его уха достигает ее горячее дыхание. Он даже может определить сорт кофе, который она пила. Ванда Вольфшейм славится своей манерой телефонной болтовни. «Люблю создавать у людей чувство, будто я рядом с ними в комнате», — говаривает она. Но он не отрицает, что навыки общения Ванды Вольфшейм делают мир немного лучше. Годами ее телефонная манера склоняет состоятельных людей отдавать миллионы на ее благотворительные затеи.
— Кто же? — соглашается поинтересоваться Шими.
— Ширли Цетлин.
— Я с ней знаком?
— Она говорит, что знакома с вами. Ей так хочется прийти, что я даже не уверена, что ее надо пускать.
Он, конечно, только притворяется, что не помнит Ширли Цетлин. Он помнит всех. Но изображать ослабление памяти — привилегия старости. Как бы это не было единственной ее привилегией.
Ширли Цетлин… Боже!
Или взять Берни Добера, вздумавшего некоторое время назад обследовать простату Шими старомодным способом. Пока Шими находился в полной его власти, он воспользовался случаем, чтобы
