дискуссии ведутся, — а он здесь сидит… Может быть, взбаламученная горбачевскими реформами, взбурлившая, вспучившаяся московская жизнь теперь предоставит хоть какие-то возможности для реализации его, Закутарова, давних идей. Не его ли время настало? Нельзя упускать даже слабый шанс, надо ехать немедленно.
Он вовсе не думал, что навсегда расстается с Шуркой. Поспешно собираясь в то раннее утро, он вообще о ней не думал. «Считай, что я в командировке», — сказал он, целуя ее на прощание. И действительно, каждую неделю, как из командировки, писал ей: рассказывал, чем и как занимается в Москве, и что устроился на работу (правда, пока на полставки), и что с квартирой все в порядке и он даже задумывает ремонт. И, конечно, писал, что скучает (и действительно скучал) и вот-вот приедет к ней (и действительно собирался). И она сначала отвечала на каждое письмо (впрочем, коротко, сдержанно и почему-то на «вы»: «Здравствуйте, Олег Евсеевич…»). Потом стала отвечать через раз, потом все реже и реже. И наконец, совсем замолчала.
Через год или, может быть, чуть больше, закрутившись в неотложных делах (начиналась первая свободная кампания по выборам в Верховный Совет), он вместо того, чтобы самому поехать в Прыж, попросил Бегемотика, собиравшегося по своим «революционным» (или теперь уже электоральным) делам в поездку по северным областям, заехать на обратном пути в Кривичи и навестить Шурку, узнать, что там и как и куда она пропала. (Он ведь и телеграммой вызывал ее в Прыж на переговорный, но она не пришла.)
Струнский действительно заехал в Кривичи. Но Большову Александру в селе не застал. Соседка сказала, что она уж месяца три как уехала к мужу в Воркуту. «У меня сложилось впечатление, что соседка что-то врет и никуда твоя Александра не уезжала, — сказал Бегемотик. — Стекла в избе не замерзшие, — значит, протапливают. Вроде даже чье-то лицо в окне мелькнуло. Но не стану же я расследование проводить: у меня всего-то было полчаса. Постучал в дверь — не открывают. Уехала и уехала — и я сел в машину и уехал… Слушай, Закутаров, вот ты мне скажи: у тебя вон сколько баб в Москве, ты, мой перпетуум мобиле, уже всех вокруг перетрахал, — тебе, что ли, еще одна нужна?» Вместо слова «перетрахал» он, конечно, хотел употребить слово покрепче, точнее выражающее отношение неистового фотографа Закутарова к женщинам, но знал, что тот не выносит мата, и удержался…
Сам Закутаров и писал в Кривичи, и снова вызывал Сашу на переговорный пункт. Но она не пришла и на письма не отвечала… Ехать же в Прыж, тратить на поездку три-четыре дня, не зная наверняка, найдет ли он ее дома, казалось неразумным. Хорош он будет, если она и впрямь уехала к мужу: здрасьте, пожалуйста, явился страдалец-любовник… Ничего, поныло, поныло сердце с годик — и перестало. Работать надо и не думать о постороннем. Такова его планида… И он много лет потом не бывал ни в Северном Прыже, ни в Кривичах — не до того ему было.
Журналисты, конечно, сильно преувеличивали влияние Закутарова на Президента России. Прозвище «Олег Шептало» отражало скорее простодушно-мифические представления о механизме власти, чем реальные взаимоотношения в Кремле. На самом же деле хотя Закутаров до недавнего времени действительно тесно сотрудничал с президентской администрацией в разработке политической стратегии, но с самим Президентом и прежде, а уж тем более в последнее время виделся довольно редко и в основном на совещаниях, куда приглашались пять — семь, а то и больше советников и экспертов. Но так или иначе, а Президент, который, конечно же, знал, что Закутарову приписывается особая роль при его персоне (соответствующие публикации заботливо включались в ежедневный президентский дайджест и выделялись желтым маркером как заслуживающие особого внимания), никогда и нигде по этому поводу не высказывался. Понятно, что и люди из администрации предпочитали не бежать впереди паровоза — и молчали.
«А какого опровержения ты хочешь?» — спросил Крутобоков, когда Лера Клавир, собравшая друзей у себя на даче за ежегодным застольем, что-то пошутила по поводу «серого кардинала», каким в СМИ изображался ее кузен. Дело было еще два года назад, и сам Закутаров присутствовал со своей в очередной раз беременной английской женой Джессикой.
«Наивная моя, — продолжал Крутобоков, — в политике никому дела нет, что есть правда, а что — густое вранье. Целесообразно или нецелесообразно, удобно или неудобно, только это важно. Удобно иметь Закутарова или кого-нибудь еще «виртуальным советником», а впоследствии и потенциальным ответчиком за президентскую политику… Народ недоволен? Да, пожалуйста, вот кто виноват, плохо советовал, и теперь мы этого советчика отодвигаем от президентского уха и придвигаем другого, который будет давать правильные советы. А этого, если хотите, отдадим народу на растерзание…»
«Варварская страна, — ужаснулась простодушная Джессика. — Exile him abroad and we’ll willingly tear him somewhere in London or Paris« [1]. Джессика уже лет десять жила в России и давно была Missis Zakutaroff. Она хорошо понимала по-русски и по крайней мере два слова, часто ею повторяемые, — «варварская страна» — научилась говорить совершенно без акцента. Но все-таки на родном языке изъяснялась охотнее и с детьми, с мужем и с близкими друзьями говорила только по-английски…
В тот раз у Леры на даче ждали и самого Президента. Дело было перед выборами, и Закутаров, главный разработчик предвыборной стратегии, порекомендовал Президенту посетить известную писательницу Валерию Клавир и перед камерами всех телекомпаний вручить ей премию «За мужество в литературе».
Во-первых, это было бы полезно: в последние годы Лера стала любимицей российского читателя (а читатель, понятно, — и наиболее активный избиратель). Общий тираж ее легких иронических детективов давно перевалил за миллион, книги продавались во всех книжных и газетных киосках, и в каждом вагоне метро, в каждой электричке обязательно были люди с ее книгами в руках… Ну, и, кроме того, она действительно заслуживала и высокого внимания, и самой премии. Двадцать лет назад она попала в тяжелую автомобильную аварию, после которой почти месяц не выходила из комы, а всего за эти годы провела в больнице, постоянно туда возвращаясь, больше трех лет и перенесла десятка полтора операций. Однако, прикованная на всю жизнь к инвалидному креслу, она все-таки сумела преодолеть затяжную послетравматическую депрессию (была даже попытка самоубийства). Постепенно оживая, она начала писать, писала много… и неожиданно весело, и в конце концов добилась успеха.
Она всегда говорила, что выкарабкалась только благодаря мужу, Косте Крутобокову. Когда случилась авария на ночной дороге между Костромой и Ярославлем, ему сообщили первому. Он
