лазейку на случай, если она ее искала и не могла найти. – И в конечном счете некоторые из наших самых заветных желаний значат для нас больше, если нам не удается их исполнить, согласитесь?
– Не думаю, что я когда-нибудь ждал достаточно долго, чтобы узнать, что такое неисполненное желание, – сказал Пол со смехом.
– А я ждала, – призналась Эрика.
Я посмотрел на них, а они посмотрели на меня. Мне нравились столь неловкие мгновения. Иногда мне всего-то и нужно было, что создать такой момент и не зарубить его на корню. Но напряжение нарастало, и она торопилась сказать что-нибудь, что угодно, и я понял, что она и в самом деле догадалась, о чем я молчу.
– Бьюсь об заклад, однажды кто-то причинил вам боль, оставил шрам на сердце.
– Это так, – ответил я. – Из отношений с некоторыми людьми приходится бежать, и едва ли целыми и невредимыми. – Я задумался. – В моем случае бежал я и сам так и не оправился от этих отношений.
– А она оправилась?
Я замялся.
– Он, – поправил я. – И, думаю, нет. Но это было давно. В Италии.
– Конечно, в Италии. Там все по-другому.
«А она умная», – подумал я.
Эрика и Пол.
Так что, да, они друг другу понравились. Я оставил их беседовать, а сам пошел к другим гостям. Я даже немного пошутил с подругой Миколь, которая, несмотря на родимое пятно, была не лишена красоты и живой иронии, и это подсказало мне, что она одаренный начинающий критик.
На краткий миг я вернулся мыслями к выходным во время последнего академического года, когда друзья из университета по воскресеньям приходили к нам на неформальный ужин. Мы угощали их традиционным куриным пирогом, кишами (и то и другое мы покупали готовым и разогревали) и моим фирменным капустным салатом с самыми разными ингредиентами, добавленными до кучи. Кто-нибудь обязательно приносил сыры, а кто-нибудь еще – десерт. И всегда было много вина и хорошего хлеба. Мы говорили о древнегреческих триремах и греческом огне, о гомеровских сравнениях и древнегреческих риторических фигурах у современных авторов. Всего этого не будет, как не будет моих мелких нью-йоркских ритуалов, которые сложились без моего ведома и по которым, оказавшись в другом месте, я непременно буду скучать. Не будет моих коллег и новых друзей, не говоря уже об этой паре.
Я огляделся по сторонам: квартира была такой же пустой, как в прошлом августе, когда мы с Миколь сюда переехали. Стол, четыре стула, несколько видавших виды шезлонгов, сервант, пустые книжные шкафы, один просевший диван, кровать, шкафы с бесчисленными вешалками, болтающимися, словно чучела птиц с расправленными крыльями, и брошенный всеми рояль, к которому ни Миколь, ни я не притронулись: он так и стоял, заваленный афишами, которые мы всё обещали друг другу увезти в Нью-Гемпшир, хотя прекрасно знали, что не сделаем этого. Все остальное мы уже упаковали и отправили домой. Университет продлил нашу аренду до середины ноября, когда должен был въехать следующий жилец, тоже с классического отделения. Мы с Мэйнардом вместе учились в аспирантуре, и я уже написал ему приветственную записку: «Фен барахлит, и Wi-Fi обрывается». Я никогда ему не завидовал. Теперь я бы глазом не моргнув поменялся с ним местами.
Потом, как я и предсказывал, они вдвоем снова заговорили о журналисте Клайве: ни он, ни она не помнили его фамилии. На Поле была выбеленная льняная рубашка с коротким рукавом, расстегнутая на груди. Когда он задрал локоть и поднес руку к голове, пытаясь припомнить фамилию Клайва, я увидел редкую поросль волос у него под мышкой. Он, наверное, их бреет, подумал я. Мне нравились его блестящие запястья – они так хорошо загорели. Я так и представлял, как остаток вечера буду следить за ним в надежде, что он снова поднесет руку к голове, пытаясь вспомнить чье-то имя.
Иногда я замечал, как он обменивается торопливыми едва заметными взглядами со своим бойфрендом, который стоял в противоположном конце комнаты. Тайный сговор и солидарность – они так мило проверяли, все ли у партнера в порядке.
Эрика пришла в свободной небесно-голубой блузке. Пялиться я не мог: контуры ее груди были различимы под блузкой ровно настолько, чтобы наряд нельзя было назвать провокационным. Однако я знал, что каждый раз, когда я опускаю взгляд, Эрика это чувствует.
Я всегда видел ее только в одежде для йоги. Меня привлекли ее темные брови и большие карие глаза – они не просто смотрели на тебя, они о чем-то спрашивали, а потом как будто ждали ответа, пока ты с безмолвным непониманием таращился в ответ. Правда, дело было не в том, что они о чем-то просили: так смотрит тот, кто хорошо тебя помнит и пытается понять откуда; и намек на насмешку в ее глазах говорил, что от тебя помощи не дождешься, потому что ты явно ее помнишь, но притворяешься, что это не так.
Каждый раз – и я слишком часто это замечал, – когда ее взгляд падал на меня, в нем читался какой-то намек. Однажды это почти заставило меня нарушить молчание; я заметил ее в очереди в кинотеатре – она что-то говорила своему мужу и вдруг повернулась и посмотрела на меня. Мы неотрывно глядели друг на друга, до тех пор пока я не узнал ее, а она меня и мы молча не сдали назад, только кивнув в знак приветствия, как бы говоря: «Йога, да? Да, йога». А потом отвернулись в разные стороны.
Между тем Миколь и инструктор по йоге решили покурить на балконе. Она смеялась над его шутками. Мне нравилось слышать, как она смеется; она смеется редко – мы смеемся редко. Я стрельнул сигаретку у одного из гостей и присоединился к ним.
– Мы упаковали все пепельницы, – сказала жена. Она постукивала сигаретой о краешек полупустого пластикового стаканчика, стряхивая в него пепел.
– Никакой силы воли, – сказал инструктор по йоге о самом себе.
– И у меня тоже, – ответила она. Теперь они оба смеялись, и он, потянувшись к ее стаканчику, стряхнул пепел. Мы еще немного поболтали, но вдруг произошло нечто совершенно неожиданное.
Кто-то открыл рояль и заиграл пьесу, приписываемую Баху, которую я сразу узнал. Я вернулся в комнату: гости слушали, сгрудившись у рояля. Мне следовало догадаться, что играет Пол, но я прятал от себя это знание. На миг я застыл на месте, возможно, от неожиданности. Ковры мы уже отправили обратно домой, и звук теперь был чище и богаче; он разносился по пустой квартире, словно бы
