готов был переосмыслить саму концепцию фуршетных блюд. Мы открыли просекко и выпили за наше возвращение в Нью-Гемпшир. Речи гулко звучали в уже пустой квартире, и несколько аспирантов произносили шутливые тосты в мою честь, а гости все приходили и уходили.
Но те двое, кто был важен для меня, никуда не девались. В какой-то момент, пока остальные гости топтались в квартире, лишенной мебели, она вышла на балкон, и я пошел за ней, а потом он пошел за нами, и они вдвоем облокотились на решетку, держа бокалы в руках и разговаривая об этом Клайве, она слева от меня, он справа от меня, и я поставил стакан на пол и обнял их обоих за талию, по-дружески, совершенно непринужденно. Потом я убрал руки и оперся на ограждение, и мы все трое стояли плечом к плечу, глядя, как садится солнце.
Ни он, ни она не отодвинулись, оба ко мне склонились. У меня ушли месяцы на то, чтобы наконец привести их сюда. Это было наше общее мгновение тишины на балконе с видом на Гудзон необычайно теплым вечером в середине ноября.
Его кафедра находилась на том же этаже, что и моя, но никакие общие университетские дела нас не связывали. По его виду я предположил, что он либо аспирант, заканчивающий работу над диссертацией или недавно ее защитивший, либо молодой преподаватель, рассчитывающий на постоянный контракт. Мы ходили по одной лестнице, работали на одном этаже, иногда случайно встречались на больших собраниях преподавательского состава или чаще в «Старбаксе» в двух кварталах от университета по Бродвею, обычно часов в пять дня, перед началом семинаров для аспирантов. Мы несколько раз пересекались в салат-баре через дорогу и однажды не сдержали улыбок, когда после обеда столкнулись в туалете, куда пришли почистить зубы. Мы теперь постоянно улыбались, если встречались по дороге в туалет, держа в руках зубные щетки с уже выдавленной зубной пастой. Похоже, ни он, ни я не носили тюбики пасты в туалет. Однажды он посмотрел на меня и спросил:
– «Аквафреш»?
– Да, как вы догадались? – спросил я.
– По полоскам, – ответил он.
– А вы какой пастой пользуетесь?
– «Томс оф Мэн».
Мне следовало догадаться. Он определенно был из тех, кто покупает продукцию «Томс оф Мэн». Наверняка пользуется дезодорантом «Томс», мылом «Томс» и другой немассовой продукцией, которую продают в основном в магазинах здорового питания. Иногда, глядя на то, как он полощет рот, я нестерпимо хотел узнать, остался ли у него во рту вкус фенхеля после съеденного салата.
Мы не ухаживали друг за другом, но было и без слов понятно, что между нами возникла какая-то связь. Утром, застенчиво обмениваясь любезностями, мы строили непрочный понтонный мостик, а на следующий день поспешно его разбирали, когда, случайно столкнувшись на лестнице, едва здоровались друг с другом. Я чего-то хотел, и, подозреваю, он тоже. Но я никогда не был уверен, что правильно интерпретировал ситуацию, а потому ничего не говорил и не не решался на дальнейшие шаги. Во время одного из наших коротких разговоров я, улучив момент, заметил, что годичный отпуск, выделенный мне для научной работы, подходит к концу и вскоре я вынужден буду вернуться в Нью-Гемпшир. Он ответил, что ему жаль – он планировал посетить мой семинар по досократикам.
– Но время! – произнес он, виновато улыбнувшись и вздохнув. – Время!
Так значит, он выяснил, кто я, и знал о моем семинаре по досократикам. Это мне польстило. Он торопился закончить к сроку книгу о русском пианисте Самуиле Фейнберге. Я никогда раньше не слышал о Фейнберге и почувствовал, что эта работа добавляет моему собеседнику какое-то новое измерение. Я пожалел, что не познакомился с ним поближе. Если он свободен и хочет прийти на небольшой прощальный прием в нашей почти пустой квартире (я сказал, что в ней осталось всего четыре стула), – то я буду очень рад его видеть. Он придет? «Обязательно», – ответил он так быстро, что я не знал, верить ему или нет.
А еще была Эрика. Мы вместе ходили на йогу. Иногда она появлялась необычайно рано – в шесть утра, – как и я; иногда мы оба приходили очень поздно, в восемь вечера. Иногда мы даже приходили два раза за день, в шесть утра и в шесть вечера, будто искали друг друга, но не надеялись увидеться дважды. Ей нравилось место в углу, а я всегда вставал в футе от нее. И, даже когда ее не было, клал коврик на расстоянии примерно четырех футов от стены. Сначала лишь потому, что мне нравилось наше привычное расположение, но потом я понял, что таким образом незаметно занимаю место и для нее. Однако ни я, ни она не посещали занятий регулярно, вот почему нам понадобилось немало времени, чтобы просто начать кивать друг другу при встрече. Иногда, лежа с закрытыми глазами, я вдруг слышал, как кто-то опускается на коврик рядом со мной. Не открывая глаз, я понимал, кто это. Даже когда она подходила к нашему уголку босиком, я узнавал ее осторожные робкие шаги, звук ее дыхания и то, как она, слегка покашливая, устраивалась на коврике. Заметив меня в зале, она всегда удивлялась и радовалась – и не скрывала этого. Я вел себя осторожнее и притворялся застигнутым врасплох, как бы говоря взглядом: «О, это ты». Я не хотел демонстрировать свои желания, не хотел создавать впечатление, что хочу от нее чего-то большего, чем просто легкой болтовни в коридоре, когда мы, сняв обувь, ждали, пока выйдет предыдущая группа. Мы всегда вежливо, но с некоторой иронией обсуждали наши посредственные достижения в йоге, или жаловались на плохого инструктора, вышедшего на замену, или со вздохом желали друг другу приятных выходных, услышав, что прогноз погоды обещает дождь с грозой. Мы оба знали, что все это ни к чему не ведет. Но мне нравились ее стройные ноги и гладкие плечи, сияющие от летнего загара, которые, казалось, еще с прошлых выходных упрямо хранили запах солнцезащитного средства. И все же больше всего мне нравился ее лоб – не плоский, но округлый, казалось, он скрывает мысли, которые я не мог уловить, но хотел узнать, поскольку каждый раз по ее лицу было видно, что улыбается она не без задней мысли. Она носила обтягивающую одежду, подчеркивающую ее тонкие икры, так что, дав волю фантазии, я легко мог представить ее ноги, поднятые на девяносто градусов в позе випарита карани: вот ее пятки прижимаются к моей груди, пальцы ног касаются моих плеч, а я
