class="p1">– Ты ее знаешь?
– Ее знают все еврейские мальчики. Мы еще не знаем, что такое смерть, а нас уже учат читать ее на случай смерти любимых. Парадокс в том, что это единственная молитва, которую не получится прочитать для себя самого.
– Почему это?
– Потому что мертвые не могут читать кадиш.
– Что вы за люди!
Мы засмеялись. Потом я немного подумал.
– Ты знаешь, очень даже возможно, что вся это история про Леона-Ариэля – только плод моего воображения.
– Да, но это наша история. И я точно знаю, чем мы займемся сегодня вечером. Мы вернемся в город, я сыграю роль своего отца, а ты молодого человека, которым я был в те годы, или моего сына, с которым я никогда не вижусь, и мы будем сидеть рядом и слушать «Квартет Флориана», может быть, как мой отец, когда ему было столько же лет, сколько тебе, а мне столько же, сколько Леону. Знаешь, в конце концов, жизнь не так уж оригинальна. Она таинственным образом напоминает нам, что, даже если мы не верим в Бога, судьба разыгрывает свои карты с неким блеском, заметным только задним числом. Она раздает нам не полную колоду, а только четыре или пять карт, и они оказываются теми же картами, которые получили на руки наши родители, и бабушки с дедушками, и прабабушки с прадедушками. Карты порядком потрепаны и погнуты. Набор комбинаций ограничен: в какой-то момент карты начнут повторяться, редко в одном порядке, но всегда по странно знакомому шаблону. Иногда люди умирают прежде, чем успеют разыграть свою последнюю карту. Судьба не всегда уважает то, что мы считаем концом жизни. Твою последнюю карту она отдаст кому-то другому. Вот почему я думаю, что все жизни обречены на незавершенность. Это печальная правда, с которой все мы живем. Мы доходим до конца, но никоим образом не готовы расставаться с жизнью! У нас есть едва начатые проекты, повсюду неразрешенные вопросы. Жить – значит умирать с сожалениями, застрявшими в зобу. Как сказал французский поэт, «Le temps d’apprendre à vivre il est déjà trop tard» [28] – «Когда мы научимся жить, будет уже слишком поздно». И все же мы должны находить небольшое утешение в том, что получаем возможность завершить жизни других, закрыть книгу, которую они оставили открытой, и разыграть за них последнюю карту. Что может быть приятнее, чем знать, что доводить нашу жизнь до логического окончания придется другому человеку? Человеку, которого мы любили и который достаточно любит нас. В моем случае я бы хотел думать, что это будешь ты, даже если мы больше не будем вместе. Я хотел бы знать, кто закроет мне глаза, и хотел бы, чтобы это был ты, Элио.
В какой-то миг, слушая Мишеля, я подумал, что лишь одного человека на планете вижу в этой роли для себя. И он, я надеюсь, хотя мы много лет не общались, пересек бы земной шар и положил бы ладонь мне на глаза, и я ради него поступил бы точно так же.
– Итак, – произнес Мишель, – мы встретимся со старейшим членом «Квартета», которого ты хотел послушать три недели назад, и спросим его, помнит ли он Ариэля. Но до этого, во время антракта, мы купим горячий сидр у дряхлой монашки, может быть, опять притворимся, что незнакомы, и пообещаем друг другу встретиться после концерта, зная, что потом пойдем перекусить.
– Господи, я уже говорил тебе, как тем вечером хотел, чтобы ты обнял меня и пригласил к себе? Я чуть было сам не напросился, но потом сдержался.
– Может быть, в тот вечер карты выпали не те, – улыбнулся он.
– Может быть.
Он посмотрел на меня, обматывая шарф вокруг шеи, и спросил:
– Тебе холодно?
– Немного, – сказал я. Я чувствовал, что он за меня волнуется, но пытается этого не показывать. – Хочешь, сразу поедем домой?
Я покачал головой.
– Я мерзну, когда нервничаю.
– Почему ты нервничаешь?
– Я не хочу, чтобы это кончалось.
– А почему оно должно кончиться?
– Просто.
– Ты единственная карта, которой меня чуть не лишила судьба-шулер. Сегодня у нас юбилей, четыре недели вместе, а ведь мы запросто могли и не встретиться. Мне нужно… – Но тут он осекся.
– Тебе нужно?
– Мне нужна еще неделя, еще месяц, еще три месяца, то есть еще целая жизнь. Дай мне зиму. Весной ты улетишь на гастроли. Подо всеми слоями, которые мы сегодня сняли, я обнаружил, что для тебя есть только один человек, и я уверен, что это не я.
Я ничего не ответил. Он грустно улыбнулся.
– Может быть, женатик. – Он немного помолчал, а потом продолжил напряженным голосом: – Я хочу в жизни только одного: чтобы ты был счастлив. Все прочее… – Он не мог продолжать. Он покачал головой, показывая, что все прочее не имеет значения.
Нам нечего было добавить. Я обнял его, и он обнял меня в ответ, и мы по-прежнему обнимались, когда он заметил, как над нами проплывает стая гусей.
– Смотри! – сказал он. Я не разжал объятий.
– Ноябрь, – сказал я.
– Да. Ни зима, ни осень. Мне всегда нравился ноябрь среди пейзажей Коро.
Эрика и Пол.
Они никогда раньше не встречались, но из лифта вышли вместе. Она – в туфлях на высоких каблуках, он – в мокасинах. В лифте они выяснили, что едут в одну и ту же квартиру и что у них даже есть общий знакомый, некий Клайв, о котором я совершенно ничего не знал. Мне показалось странным, что им удалось договориться до Клайва, однако что может показаться странным вечером, который сам по себе обещает быть странным, ведь два человека, которых я так отчаянно хотел видеть на своей прощальной вечеринке, прибыли вместе. Он – с бойфрендом существенно его старше, а она – с мужем, но я никак не мог поверить, что после долгих месяцев моего нестерпимого желания сблизиться с ними двумя они наконец оба оказались под моей крышей, в один из последних дней, которые мне предстояло провести в этом городе. На вечеринке было много других людей – но кому интересны другие: его партнер, ее муж, инструктор по йоге, подруга, с которой Миколь меня все время хотела познакомить, пара, с которой я подружился в прошлом году на конференции, посвященной евреям – беженцам из Третьего рейха, странноватый иглотерапевт, безумный преподаватель логики с моей кафедры и его чокнутая жена-веганка и милый доктор Чадри из больницы «Маунт Синай», который, стараясь угодить гостям,
