смогли погрузить ящик на тележку. Меня это расстроило, а грузчиков обрадовало, да так, что они окончательно проснулись…
– Лейтенант, – сказал тот, кто открыл дверь, – давай на коньяк, пойду людишек собирать…
«Да, головастый мужик Шабанов, и что бы я делал, будь у меня в кармане воинское требование…»
Я дал мужику десятку, он суетливо побежал куда-то и привел трех помощников. Вшестером мы поставили ящик на тележку, и грузчики покатили ее к самолету, а я понесся проходить регистрацию.
В салон я вошел последним. Я прошел в первые ряды и увидел, что все места там заняты. Глянул в билет – все точно: четвертый ряд, место «в», но на означенном месте сидела полная дама в аэрофлотовском пальто с пышной прической «воронье гнездо».
– Простите, пожалуйста, – сказал я, – вы, наверное, ошиблись… у меня билет на место «в» в четвертом ряду.
– У тебя не может быть билета на это место, – уверенно ответило «воронье гнездо», – это служебное место «гэа».
Я не понял, что такое «гэа», но понял, что могу не улететь, так как все места заняты и вряд ли кто-то согласится мне уступить свое.
– У вас тоже билет на это место? – спросил я у «вороньего гнезда».
– У меня нет билета, – раздраженно ответила женщина, – но и у тебя его не может быть: эти места в продажу не поступают. – Сказав это, она поморщилась, словно от моей шинели несло псиной, и отвернулась, не желая меня видеть.
– У меня есть билет, – сказал я, а про себя подумал: если меня попросят выйти из самолета, скажу, что у меня в багажнике гроб.
Появилась стюардесса, извинилась перед дамой и потащила меня за рукав шинели в хвост самолета, где усадила на последнее сиденье, которое не откидывалось назад. Но что мне такое неудобство, если минуту назад я готов был лететь стоя…
Рядом со мной сидел прапорщик-фельдъегерь, и через полчаса, когда самолет взлетел, набрал высоту, мы уже болтали с ним о Москве.
Я рассказал прапорщику, что служил в Москве срочную. Он мне, что ему надоели частые перелеты, но ничего не попишешь – служба. Я ему – о своей печальной миссии. Он посоветовал как-то пометить ящик с контейнером.
– Москва – перевалочный пункт, – сказал сосед, – случайно рядом могут оказаться два таких ящика, а поскольку они стандартные, то твой выдадут кому-нибудь, а ты получишь чужой. Соображаешь?
– Соображаю, – ответил я.
Запас информации, которой можно было обменяться без ущерба для обороноспособности Вооруженных сил, иссяк, мы замолкли и стали думать каждый о своем.
Где-то над Уралом я вспомнил про рукопись, извлек ее из портфеля и «ушел» из салона самолета в коридор вагона.
«Глыбин решил не возвращаться в купе: до станции осталось меньше часа – можно постоять в коридоре. Шло время, из других купе стали появляться заспанные пассажиры. Они шли к умывальникам, в тамбур покурить или располагались у окон. Все это делалось неторопливо, с какой-то ленцой: куда спешить людям, у которых впереди несколько суток пути. Только теперь понял Глыбин смысл фразы проводницы о “нашем поезде”.
А “наш поезд” мчался в плотной полосе защитных посадок. В основном это были тополя, реже попадались березы, а еще реже – участки сосны, их коричневатые стволы были голы, и только верхушки венчали островерхие темно-зеленые шатры. Глыбин опустил раму. Хотя солнце пригревало сквозь стекло, воздух был еще прохладен. Он приятно бил в лицо, шевелил волосы…
– Вита, Вита, – послышался предостерегающий голос из последнего купе, потом – детский смех, и через секунду рядом с Глыбиным возникла его собеседница в желтом платьице в горошек, с аккуратно расчесанной полукруглой челкой, похожей на кокетливую челку циркового пони.
Девочка, ухватившись ручонками за перекладину окна, вскочила на выступ в полу и, дурачась, прижалась лицом к стеклу, расплющив в лепешку свой нос. Затем (вот оно, женское непостоянство) повернула голову и стала смотреть в спину проходящего по коридору мужчины в пижаме. Проводив его долгим любопытным взглядом, она вернулась к Глыбину.
– А я скоро стану балериной.
– А я это уже знаю, – в тон ей ответил Глыбин.
– Ничего ты не знаешь. Это я все знаю. У тебя есть собака?
– Нет.
– А у папы в командировке есть. Я сама видела… большая… на волка похожая. Только вот как звать, не знаю… А у дяди Коли тоже собака есть, большая, лохма-атая, ее Найдой зовут. Мама говорит: “У дяди Коли – собака колли”. Дядя Коля с мамой в одном цехе работает…
Вита внимательно смотрит на Глыбина, видит, что тот не настроен с ней говорить, и меняет тему. “Ты знаешь, как я больно умею драться? – говорит она, заглядывая в глаза собеседнику. – Меня в садике все мальчишки боятся, да-да…”
Она спрыгивает с выступа на пол, делает страшную рожицу и начинает самозабвенно махать крохотными кулачками.
Доказав Глыбину, как больно она умеет драться, Вита вновь маленькой обезьянкой повисает на перекладине.
За окном вдоль железной дороги мчит автофургон. Вита поворачивает к Глыбину свою мордашку, и тот догадывается, о чем она сейчас спросит.
– А ты можешь кататься на машине? – следует вопрос.
– Нет, – говорит Глыбин, не желая втягиваться в разговор, но девочку это не останавливает.
– А мой папа может. Он до аварии шофером работал… а потом его в командировку забрали… а когда его забрали, я не помню… я тогда, наверное, маленькая была… А мы с мамой квартиру поменяли, и мне в студию будет далеко ездить…»
– Уважаемые пассажиры, – произнес искаженный мембраной голос стюардессы, – наш самолет приступил к снижению…
Объявление, подбросив меня на десять тысяч метров, переместило из поезда в самолет. Я представил, как прямо у трапа меня встретят родственники Уварова, и мне стало не по себе. Однако, вспомнив, что они не знают рейса, которым я лечу, успокоился, но желание читать пропало. Я спрятал рукопись в портфель, застегнул ремни и стал смотреть в иллюминатор, на белую сырую вату, обложившую самолет со всех сторон.
Future
После принятия решения об отъезде первого взвода в командировку, рота стала похожа на растревоженный муравейник, лишилась благопристойности и лоска, которые приобрела, готовясь к приезду инспекции из Москвы. Ротный знал, что такое случится, и сразу же после отъезда подполковника дал команду командирам взводов ночевать в расположении роты до тех пор, пока первый взвод не уедет в Белоруссию.
– Иначе кто-нибудь непременно ЧП принесет и прогремим мы на все Вооруженные силы, поскольку мы сейчас не просто одна из рот, а рота… – тут у ротного закончился приступ красноречия, и он завершил тираду почти традиционно: – Кто принесет ЧП – мой
