задерживались здесь больше чем на минуту.
– Ази! – окликнул вдруг разморенный Вася.
– Да, – отозвался Ангел.
– Я люблю тебя, Ази. – Вася с трудом вздымал и опускал грудную клетку. – Я говорил тебе об этом?
– Только сегодня утром, – улыбнулся Дух.
– Я боялся, что ты уже забыл. – Ребенок опустил голову на колени Ангела.
– Я помню об этом каждую секунду из тех шестисот тридцати миллионов ангельских лет, которые мы вместе, – отозвался Азраил, водя пальцем по изгибам крошечной ушной раковины малыша. – И я благословляю эти мгновения, потому что люблю тебя еще сильнее.
– Мне почему-то тревожно, – поднял голубые глаза малыш. – Слышишь, как неровно стучит сердце. Нас никто не сможет разлучить?
– Никогда, – успокоил Ангел. – Нет силы более великой, чем наша любовь.
– Я будто задыхаюсь, будто сердце ломает ребра и хочет выскочить наружу.
– Это здешний воздух, – утешил Азраил. – Вообще-то только я умею им дышать. Для тебя это большое испытание. Смотри, он уже созрел. Срывай листок, и летим обратно.
Лист на самой нижней ветке раскрыл свою пятерню навстречу миру и из солнечных прожилок выложил имя с замысловатой виньеткой в начале первой буквы.
– Ну наконец, – выдохнул Ангел. – Кто на этот раз?
Ребенок сорвал зеленую пластину, разложил на своей ладони, водя пальчиком по линиям, и отскочил, отбросив лист на землю. И без того бледный и анемичный, малыш стал абсолютно прозрачным. Его сердце, красное, тюльпановое, закатное, и вправду раскорячило ребра, словно узник – решетку камеры.
Он схватился руками за собственное горло и белыми, как простыня, губами, беззвучно произнес:
– Вася. – Упал на колени, поперхнувшись слезами. – Здесь написано: «Вася».
– Нет! – Ангел поднял лист с травы, крылья его вздыбились и налились кровью. – Нет!
НЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕТ!!!!!!
* * *
Они неслись в космическом пространстве, сбивая плечами астероиды и разворачивая планеты. Ангел, потяжелевший от горя, набравший вес и плотность, больше не пропускал через себя камни, сшибал все, что попадалось на пути: малые небесные тела разносил в крошку, большие – срывал с орбит и сталкивал друг с другом.
Вася, вжавшись в шею Азраила и уткнув лицо в его волосы, насквозь промочил их горячими слезами.
Достигнув Ангельского сада, Дух снял рыдающего Васю с плеч и посадил перед собой. Вокруг них, чуя катастрофу, сгрудились звери и птицы. В шатрах, задыхаясь от внезапной духоты, выли люди.
– Господи! – закричал Ангел, обращаясь к солнцу. – Я миллиарды лет служил тебе в полном одиночестве и ничего не желал! Это единственная моя просьба, Господи! Умоляю, оставь мне Васю!!!
Сад внезапно почернел, солнце из сияющего диска превратилось в закопченную сковородку. Озеро вскипело, выплевывая на берег мертвую рыбу, звери – от полевок до ягуаров – стали лопаться, орошая поверхность кровавыми внутренностями. Шатры распухли и загорелись, изрыгая из себя опаленных людей. Трава иссохла и заполыхала.
– Ази! – Вася кинулся к Ангелу на грудь и покрыл поцелуями лицо. – Ази, не надо! Он гневается на тебя! Он сожжет весь сад! Мне некуда будет вернуться! Я ведь вернусь, Ази? Правда? Проживу на этой проклятой Земле несколько лет и снова вернусь к тебе?
– Нет, мой мальчик! – рыдал Ангел. – Ты забудешь меня, как только войдешь в другое тело. Ты забудешь прежнюю земную жизнь, забудешь наш сад, нашу любовь! Ты ничего не будешь помнить! Ты никогда не будешь прежним Васей! Ничего не вернуть! Ничего!!!
Огненные слезы падали на почву, разъедая ее, словно раскаленная ртуть. Сад умирал на глазах, Манина шерсть горела, птицы падали замертво к ногам. Ангел стал черным. Перья обуглились, рваные сердца свисали на артериях и бились друг об друга. Ресницы, которые так долго щекотали Васю, тлели. Руки, так нежно его обнимающие, скрючились от ожогов. От волос к небу поднимался столб чугунного дыма.
– Не надо, Господи! – воздел руки к ядерному небу Вася. – Прости моего Ази! Не убивай! Он все сделает как ты хочешь! Он направит луч! Я спущусь по нему в чужое тело! Только спаси его, Господи! Ради нашей любви спаси ЕГОООО!
Внезапно обугленная сковородка солнца стала блестящей, будто ее намыли нашатырем. Небо расчистилось, опаленная трава вновь сделалась изумрудной, искореженные птицы взмыли в небо, звери собрались в привычный облик, ошметки шатров вернулись на свои места, сортируя под сводами изможденных людей. Озеро отразило голубое небо и вобрало в себя хватающих воздух рыб. На прибрежном песке еще сохранились следы Духа и ребенка – огромная ступня исполина и рядом – крошечные кружочки пяток.
Вася что есть мочи обнял за шею измученного Ангела, пытаясь впитать в себя шестьсот миллионов лет незаслуженного счастья. Азраил крест-накрест держал обожженные ладони на нежных лопатках малыша и целовал его в макушку.
– Ни одна земная мать, ни один отец не даст мне столько любви, сколько дал ты, Ази, – всхлипывал малыш. – А вдруг я снова буду брошен, как в прошлой чертовой жизни?
– У тебя все должно быть хорошо. – Ангел пытался унять дрожь в подбородке. – Насколько может быть хорошо на этой долбаной Земле. Все хорошо… Только без меня… Прощай, родной… Я буду смотреть в твое окно по ночам… Но тебе будет уже все равно…
Азраил встал и размахнул крылья. Звери и птицы замерли, забыв, как дышать. Солнце померкло, вой людей в шатрах прекратился. Глаза Духа вспыхнули желтым огнем, образуя могучий столб света, уходящий далеко за границы Ангельского сада, прорывающий межпланетное пространство, прорезающий насквозь тысячи галактик. По этому лучу с разорванной от горя душой уходил маленький лысый мальчик, оставляя крошечные следы – лепешечки пяточек и носочков, горошинки пальчиков. Следы, ставшие кровавой раной в каждом из тысяч сердец безутешного Ангела Смерти…
Телевизор захлебывался. Заголовки новостей начинались со слов «Сверхъестественный, невероятный, небывалый, первый за всю историю». Первый за всю историю сильнейший магнитный шторм силой в девять баллов накрыл Евразийскую часть земного шара. Пятно в восточном полушарии Солнца взорвалось, высвободив энергию сотен миллионов термоядерных бомб. По счастливой случайности она прошла мимо Земли. Но небольшая часть все же достигла нашей планеты. Вышли из строя два модуля Международной космической станции, сошли с орбиты сорок искусственных спутников Земли.
В средней полосе России верхние слои атмосферы полыхали немыслимыми цветами. В роддоме, где уже второй день лежала Маргарита, мигал свет, отказывали приборы. Она звонила Вадиму и кричала в трубку: почему именно на ее роды во Вселенной случился такой кавардак? Муж успокаивал и велел, что бы ни случилось, правильно дышать. На два счета – вдох, на четыре – выдох.
Воды отошли ночью. Пузырь лопнул глухо и торжественно, как гелевый шарик, налетевший на шпиль Останкинской башни.
Маргошу повезли в родильную комнату. За коридорными окнами в середине июля в Москве разноцветной электроэнцефалограммой плясало северное сияние. С врачом и акушеркой – Вадимиными друзьями – договорились заранее, их оповестили, через час-полтора они должны были приехать в больницу.
Хирург тоже выскочил из постели и, натягивая брюки, прижав к уху телефон, шептал жене теплые слова. Маргарите подключили капельницу и оставили на время одну.
Продолжались схватки. От боли сводило таз, позвоночник и челюсть. За окном что-то вспыхнуло. Из форточки потянуло горелым. Марго молилась, чтобы Вадим приехал раньше, чем начнется пожар.
И он приехал. Ворвался в родильный зал первым, уже в халате. Возле него суетилась дежурная акушерка Рената.
– Полгорода осталось без света, – сообщила она. – Массовые аварии на электростанциях. Возможно, метро будет работать с перебоями.
– Для нашей роженицы это лишняя информация, – грубо осек ее хирург и погладил жену по голове. – Я с тобой. А значит, ничего плохого не случится. Мы родим, даже если рухнет весь мир.
– Вадик. – Марго выдохнула после очередной схватки. – Как-то все в суете… как-то все не вовремя. – Она сжала его кисть ослабшими пальцами. – Я никогда не произносила это вслух. Я психолог, учу людей говорить ртом о том, что у них на уме, а сама…
– Да что случилось? – Вадим убирал с ее лба мокрые пряди.
– Я люблю тебя… Никого, кроме
