тебя… Люблю впервые в жизни…
Он поднес ее руку к своим губам и тыльной стороной вытер слезы.
– Господи, а я как тебя люблю…
Акушерка всхлипнула, засмущалась и поспешила к выходу, только и сказав:
– Вадим Семенович, если что, я рядом.
– Почему темно? – заметалась Маргоша, когда в родильной погасли все лампы. – Как я рожу в темноте?
– Легко. Свет не является обязательным условием для родов, – успокоил хирург, скрывая ужас. – А мониторы сейчас подключат к резервной электростанции. Рената, срочно передай всем службам, что приборы обесточены!!!
* * *
Квакила, жившая в районе ВДНХ уже пятнадцать лет, ни разу не оказывалась в такой кромешной тьме. В окру́ге не горела лампочка ни на одном фонарном столбе, не светилось ни одно окно в ближайших домах. Месяц, тоненький, неполный, и тот был прикрыт тяжелыми тучами.
Она попрыгала по веткам, слетала на пару знакомых балконов, убедилась, что за ней никто не следит, и отправилась в палисадник под домом, где Мира снимала квартиру.
Небольшая кучка камней, служившая Маниной могилой, поросла вездесущими одуванчиками, которые, в отличие от момента похорон, уже превратились в пушистые шары и при каждом движении отправляли парашюты своих семян во все закоулки земного шара.
Квакила, оглядевшись по сторонам, начала один за одним скидывать камни с Маниного бренного тела, пока не добралась до вполне себе истлевшей черной шкурки. Миссия, которую на нее возложил Азраил, была не совсем понятна, но и не вызывала отторжения. Возможность покопаться в кишках наглой, заносчивой кошки стала сатисфакцией за обидное матерное мяуканье в ее адрес.
Ворона с особым цинизмом раздирала Манину плоть, раскидывая ее куски по сторонам и усугубляя тленным запахом и без того страшную геомагнитную обстановку. Наконец в районе живота, под ребрами, клюв нащупал что-то твердое.
Квакила сделала два прыжка назад и под слабеньким лучом вышедшего из-за туч месяца увидела нечто маленькое и блестящее. С удовлетворением она подцепила камушек краем клюва и вспорхнула на крышу соседней девятиэтажки, где часто отдыхала по ночам. Сплюнула трофей в знакомую выбоину кирпича и задремала в ожидании заветного утра.
* * *
Ангажированный доктор с акушеркой потерялись в обесточенном городе, и в момент родов возле Маргариты были лишь Вадим, Рената и дежурный врач.
– Ребята, просто страхуйте. Я все сделаю сам, – скомандовал хирург.
Приборы подключили к резервному энергоснабжению. Мониторы показывали ритмы сердца матери и плода. Общего света в родильном зале не было, к операционным лампам не удалось подвести автономное электричество.
Рената направляла на стол-кресло Маргариты слабый луч настольного светильника. Марго кричала от боли и страха, Вадим, как мантру, повторял снова и снова: «Дыши, родная, вдох и длинный выдох!»
Наконец показалась светлая головка. Хирург положил одну ладонь на макушку, а второй, через ткани матери, давил на крошечный подбородок, который затем медленно двумя руками вывел наружу.
Когда появилось плечико, Вадим повернул головку чуть книзу и большим пальцем через латекс перчатки почувствовал пульсацию родничка. В этот момент резкий толчок пробил его руку, родничок вздрогнул и будто вобрал в себя мощный желтый луч.
Хирург дернулся от неожиданности и закричал:
– Что это??? Что происходит???
Родильный зал залился ярким светом, над Маргошей вспыхнула операционная лампа.
– Да просто дали электричество! Ура! Наконец-то! Слава богу! – воскликнула Рената.
Вадим выдохнул и окончательно вывел на свободу хрупкое тельце. Подержал ребенка книзу головой, Рената убрала из ротика слизь и пережала пуповину.
– Девочка! – заплакал Вадим, поднимая блондинистую кроху над головой и представляя миру новорожденную королеву. – Родная, у нас девочка!
* * *
Ночь была страшной. Такого количества смертей от сердечных заболеваний в Москве не фиксировали никогда. Магнитная буря гигантской гребенкой вычесала самых слабых и неустойчивых.
Дина принимала нитроглицерин, звонила в скорую, но ей отвечали, что приезд врачей задерживается. Адам, с распухшей головой и горящими щеками, констатировал на тонометре двести сорок на сто пятьдесят. Моня бездыханной тряпкой лежал на полу.
– Никого не будем ждать, – приказала Дина. – Просто ляжем и возьмемся за руки.
Они переплели пальцы, прижались как можно плотнее и дыханием обожгли щеки друг друга.
– Знаешь, мне вчера приснился сон, – прошептала Дина. – Два увядающих листа, похожих на кленовые. А на них из прожилок, примерно так же, как у тебя молнией на руке, написаны наши имена. Дина и Адам.
– Хорошо, что вместе, – вздохнул Адам. – Еще бы Монечка с нами.
* * *
У Грекова ночью разрывалась голова. Он выпил пару таблеток нурофена, приподнял веки пришибленно-вялой Жюли, попытался подстроить под нее вентилятор, но света, как назло, в доме не было. Несколько раз заглянул в темный холодильник, вытаскивая с полки то жареные свиные ребрышки, то недоеденное пирожное, то остатки оливье. Стоя на балконе с набитым ртом и медленно пережевывая еду, писатель смотрел на всполохи предутреннего неба. Он всегда мечтал увидеть северное сияние и не предполагал, что слово «север» здесь не ключевое.
Наконец горизонт подернулся розовым маревом. Пурпурная полоса, разрастаясь, набирая силу, возвестила землю о начале нового дня. Звезды, растворяясь в молоке светлеющего неба, уходили вслед за ночью и терялись по другую сторону реальности.
Греков икнул, погладил набитый живот и большими глотками выхлестал пол-литровую бутылку кока-колы. Боль в голове утихала, он зевнул и отправился было снова в постель, как на перила опустилась запыхавшаяся Квакила.
– Ты чё, подруга? – удивился Сергей Петрович. – Жу еще спит. Или тебя тоже плющит от магнитуды?
Квакила перепрыгнула на край ритуального горшка, положила туда что-то крошечное и, великолепно размахнув крылья, словно птица-феникс, воспарила в небо.
Писатель завороженно уставился на ее очертания на фоне горящего восхода и отметил, что никогда ранее эта воровка не выглядела столь феерично.
Запустив пятерню в горшок, Греков не нащупал там ничего, кроме колючего камешка. Подцепил его двумя пальцами, поднес к глазам, но из-за недостатка освещения ничего не понял.
Вернулся в комнату. С адским ревом, пугая Жюли, вдруг заработал вентилятор. Холодильник на кухне тоже издал звуки жизни.
Греков щелкнул выключателем. Люстра в стиле хайтек белым светом залила пространство. Писатель поднял к светодиодным лампам вороний подарок и застыл, парализованный. Сквозь бриллиантовые грани к нему, словно ступая по волнам, двигалась фигура с расправленными, как у Квакилы, крыльями.
– Ангел, – ахнул Сергей Петрович. – Вернулся…
* * *
Утро разгоралось стремительно. День обещал быть самым жарким за последнее столетие. Первые новости вновь начинались со слов «уникальный, рекордный, фантастический».
Греков, отмыв бриллиант в спиртовом растворе, смотрел сквозь него на солнце, словно желая выжечь себе зрачки. Ангел завораживал, волновал, щекотал нервы, подстрекал. Перед глазами стояла юная Маша Перлова со стаканом в трясущихся руках.
Вариантов не было. Сергей Петрович плеснул из кувшина воды в чашку. Положил камень на язык, внимательно изучил напоследок мир за окном: палящее солнце, изнуренные деревья, первые пожелтевшие листья в кронах. И, словно запивая таблетку, сделал три больших глотка.
Разрывался телефон, из телевизора ведущие всех мастей стращали свежими информационными ужасами. Жу смотрела не мигая, боясь пропустить любое движение хозяина, чувствуя себя летописцем на пике исторического фуэте.
Греков сел на диван и схватился за живот. Мучительная боль колючей тюремной проволокой перерезала его органы, плотная тошнота подкатила к горлу: съеденные ночью свиные ребрышки и оливье с колой просились наружу. Он снова был болен – по-детски, неизлечимо, необъяснимо.
Сергей Петрович заплакал. Крупные капли терялись в шерсти запрыгнувшей на колени Жюли.
Вместе со слезами в голове вспыхнула молния. История с Ангелом ожила, выстроилась в логическую линейку, обросла смыслом, начертала героев, наделила их страстями, напитала животворящими соками.
Греков, содрогаясь от озноба, кинулся к компьютеру, уничтожил файл неудавшегося романа и создал новый. Жюли, как и прежде, уместилась на столе, внимательно и с гордостью наблюдая за руками хозяина. Пальцы, теплеющие секунду за секундой, излучающие свет, рождающие сияние, со скоростью дождя, с проворством «Героической» симфонии Бетховена или «Шутки» Баха набирали на клавиатуре слово за словом:
«Ветер от крыла Азраила закрутил песок Сахары в тугую воронку и гигантской плетью соединил небо с землей. Вокруг
