class="p1">— Нисколько… Я на тебя не похожа, Дима… Для меня никого не существует, кроме тебя.
— А для меня ты… как любимая…
— А другие? — перебила, смеясь, Вавочка.
— Другие, как приятное зрелище для глаз… Вот и все! — весело говорил Оверин.
Оба они ели с аппетитом. И все им нравилось: и жареная султанка, эта маленькая, вкусная рыбка Черного моря, напоминающая форель, и мягкий, сочный барашек, почти не имевший специфического бараньего запаха, и вино, и черный кофе с гущей, которым они закончили завтрак.
— Ну, теперь что будем делать? — воскликнул Оверин. — Если не устала, едем осматривать город.
— Куда хочешь.
Лакей подал счет, и когда Оверин дал ему два рубля на чай, он был решительно очарован Овериным. Такие щедрые господа попадаются не часто.
— Обедать у нас будете? — спросил он после низких поклонов.
— У вас… А что?
— Быть-может, меню пожелаете изменить… Можно на жаркое дупельков… Сегодня принесли дупельки…
— Валяйте… дупельков.
— А что у вас на пирожное?
— Крем-с.
— Велите сделать фисташковое мороженое… Так ведь? — обратился Оверин к Варваре Алексеевне.
Та кивнула головой и поблагодарила взглядом за внимание. Она любила именно это мороженое, и Оверин приказал швейцару привести лучшего извозчика.
Они поехали осматривать город. Старик извозчик, севастопольский старожил, помнивший Севастополь еще до войны, добросовестно показывал и дом, где жил Павел Степаныч Нахимов, и севастопольский музей, называл все церкви, объяснил, что развалины по Екатерининской улице были прежде домом командира порта, показал место четвертого бастиона, где в старину был густой бульвар и, объехав весь город, предложил прокатиться в Георгиевский монастырь.
Наши путешественники согласились и, после довольно скучной, однообразной дороги по степи, были вознаграждены чудным видом на море с паперти Георгиевского монастыря и прелестью густой растительности и цветов на скалистом обрыве, падающем в море почти отвесно. Прослушав от одного монаха легенду возникновения монастыря и напившись студеной воды с вареньем, Оверин с Вавочкой отправились назад, по дороге осмотрели французское кладбище и вернулись домой.
Отдохнув после обеда, они в девятом часу вечера вышли на бульвар.
Ночь была волшебная, мягкая, ласковая. Легкий ветерок дул с моря. Луна заливала своим томным серебристым светом аллею бульвара и гуляющих. Весь город высыпал на берег моря. Дамы и кавалеры, преимущественно моряки и артиллеристы, в своих белых фуражках, ходили по бульвару небольшими кучками. Все, точно боясь нарушить прелесть ночи, говорили тихо, и разговор казался каким-то таинственным, полным полупризнаний и намеков. Порой встречались пары, ищущие уединенных мест. На скамейках сидели больше старики и старухи.
Оверин шел под руку с Вавочкой. Она почти прижалась к нему, счастливая, казалось, еще более влюбленная под обаянием этой дивной ночи и близости этого прелестного моря, в которое смотрелась луна, заливая его серебристым блеском.
Обоим им казалось, что они видят какую то волшебную сказочную декорацию. Они то и дело останавливались, смотрели в морскую даль, прислушивались к тихому ласковому рокоту набегающих волн, нежно облизывающих берег, и жадно вдыхали свежий воздух.
И снова шли, очарованные, переполненные грезами о счастье.
Варвара Алексеевна думала, как она снова счастлива, как Дима мил и нежен, как хорошо они проживут в уединении в Крыму. Не надо только ни с кем знакомиться, а то Дима не окончит задуманной работы.
Думал и Оверин о том, как хорошо здесь, и, главное, чувствовал это всем своим существом. И ему хотелось увидать Черноморскую Сирену. Разговор о ней так заинтересовал его. Видел всяких он женщин на своем веку, но коварных Сирен не видал. А это так интересно. И он пристально всматривался в женские лица.
Вдруг что-то ослепительно красивое бросилось ему в глаза.
Навстречу, сопровождаемая несколькими кавалерами, шла, залитая блеском лунного света, легкою, плывущею походкой, высокая, стройная молодая женщина, вся в белом, и тихо-тихо смеялась. Оверин успел заметить необыкновенную белизну красивого лица, черные глаза, взглянувшие на него, и рыжие волосы. Он тотчас же догадался, что это и есть Сирена, и, восхищенный ее красотой, вдруг неодолимо захотел с ней познакомиться.
И в ту же минуту, как он подумал об этом, его окликнул мягкий, слегка крикливый голос:
— Дмитрий Сергеич! Вы ли это?
С этими словами, один из кавалеров «белой» дамы подходил, снимая шляпу перед Варварой Алексеевной, к Оверину.
— Я самый! — весело отвечал Оверин, приостанавливаясь и крепко пожимая руку высокому, белокурому молодому человеку. — А вы как здесь очутились, Александр Петрович? Еще недавно были в Ярославле и — в Севастополе?.. Варвара Алексеевна, позвольте вам представить моего хорошего приятеля, Александра Петровича Родзянского… Варвара Алексеевна Меньковская.
«Новая любовь!» — подумал Родзянский, пожимая руку Варваре Алексеевне, и проговорил:
— А очутился я здесь, вероятно, так же, как и вы, Дмитрий Сергеич… Хотелось отдохнуть и махнул в Одессу, оттуда сюда и на-днях поеду в Ялту.
— Правильно… едем вместе.
— С удовольствием, если…
— Если что?
— Если сойдемся на дне отъезда… Однако, до свидания… Завтра утром зайду к вам… Вы у Киста, конечно?
— У Киста. Да вы куда спешите сейчас?
— Я тут с одной дамой.
— С Черноморской Сиреной?
— И вы уж успели узнать ее прозвище?
— Успел… Так завтра приходите пораньше!
Родзянский раскланялся и ушел. Оверин был очень рад. Приятель завтра же познакомит его с Сиреной.
— Ну, что, Дима, понравилась тебе эта Сирена? — спрашивала Варвара Алексеевна.
— Я не разглядел… Кажется, ничего особенного, — небрежно протянул он, зная, что Вавочка не любила, когда он особенно хвалил красоту дам…
— И мне показалось… Однако, не пора ли и домой, Дима… Мне спать хочется!
— Что же, пойдем, если хочешь.
— Но, быть может, ты не хочешь, Дима? Так оставайся.
— И я спать хочу! — проговорил Оверин.
И в то же время подумал:
«Вавочка уводит от Сирены, а завтра я с ней познакомлюсь во что бы то ни стало!»
И они вернулись в гостиницу.
Часу в девятом утра Родзянский стучался в номер Оверина.
Оверин, уже одетый совсем и надушенный, отворил двери.
— Здесь изменили петербургским привычкам, Дмитрий Сергеич? Раненько встали? — громко и весело заговорил Родзянский, довольно видный блондин с рыжими волосами, бородой и усами, с умным, нервным лицом и небольшими острыми, насмешливыми глазами.
— Тише говорите, Александр Петрович… Тише! — прошептал Оверин, крепко пожимая руку приятеля.
— А что? — совсем понижая голос, спросил Родзянский.
Вместо ответа Оверин, улыбаясь, показал рукою на двери соседнего номера.
Родзянский давно и хорошо знал Оверина со всеми его недостатками и любил его, как талантливого писателя и милого человека.
Он усмехнулся более глазами, чем лицом, и шепнул:
— Вчерашняя ваша спутница на бульваре?
— Да.
— А вдовушка?
— Эка
