она своим мягким, грудным голосом, — вы не лишите меня удовольствия видеть и послушать вас за завтраком. Я так много слышала о вашем уме, о ваших интересных похождениях от Дмитрия Сергеевича, что вы поймете мое желание поближе познакомиться с таким интересным человеком! — прибавила Варвара Алексеевна с очаровательной улыбкой, которая дала возможность показать ряд мелких, ровных и ослепительно белых зубов.
— Я постараюсь быть, Варвара Алексеевна, хотя боюсь, что не оправдаю ваших ожиданий, — скромно промолвил Родзянский, весь вспыхивая до корней волос от комплимента молодой женщины.
Оверин в это время подумал: «Куда это гнет Вавочка?» и насторожился.
— Скромность, конечно, добродетель…
— Я не очень скромен, Варвара Алексеевна, но дело в том, что Дмитрий Сергеич слишком тороплив в своих определениях.
— Слишком увлекающийся человек, хотите вы сказать?
— Пожалуй, что и так.
— Валяйте, валяйте, не стесняйтесь, Александр Петрович, я привык к критическому отношению к моей особе. Знаете ли, Варвара Алексеевна, никто не ругает меня так, как мои милые приятели и особенно Александр Петрович.
— За что, главным образом? — полюбопытствовала Варвара Алексеевна.
— Да решительно за все! — проговорил, заливаясь хохотом, Оверин.
— Однако?
— За статьи, за легкомыслие, за расточительность, за фантазерство, за скоропалительность действий, за то, что я позволяю себе роскошь говорить, не стесняясь, то, что приятели считают ерундой, одним словом, я в их глазах в роде помешанного и все изощряют надо мною свое остроумие, более или менее удачное! — весело заключил Оверин.
— И тем не менее все любят его! — вставил Родзянский.
— Да, есть такие счастливые характеры. Дмитрию Сергеевичу готовы простить то, что другим не прощают! — промолвила Варвара Алексеевна.
— Потому что в действительности серьезных вин нет, Варвара Алексеевна.
— Будто? — проронила молодая женщина и бросила на него восторженный взгляд. — А что мы, господа, будем после завтрака делать? Кажется, в Севастополе нечего осматривать да и негде гулять. Он хорош в небольшой порции, этот Севастополь… И знаете что, Дмитрий Сергеевич… Вы как хотите, а я с первым же пароходом уезжаю на южный берег… Когда отходит пароход?
— Завтра в час! — ответил Родзянский.
— И отлично. Сегодня после завтрака поедем в Балаклаву и Херсонес, а завтра я еду. А вы как, Дмитрий Сергеич. Остаетесь, или едете?
«Так вот в чем музыка. Увозит меня от Сирены и не знает, что завтра на пароходе будет встреча. Вот так ловко промахнулась Вавочка!» — подумал Оверин и ответил:
— Да что здесь в Севастополе делать? Я с удовольствием уеду.
— И отлично. По крайней мере, мне не будет скучно… А вы остаетесь здесь, Александр Петрович? — спрашивала Варвара Алексеевна.
— Не знаю еще.
— Во всяком случае, не забудьте меня… В Ялте в гостинице «Россия» будет известно, где я поселюсь окончательно. Надеюсь вас видеть, Александр Петрович?
— Непременно.
Посидели еще, поболтали, и Родзянский простился, напомнив Оверину, чтобы в двенадцать часов приходил в редакцию.
— Отчего ты ранее ничего не говорил об этом твоем старом знакомом, Дима? — спросила Вавочка, когда ушел Родзянский.
— Очень просто. Я только что от Родзянского узнал, что наш общий приятель здесь… Однако, извини, Вава, надо письмо писать… Пойду к себе.
— И я буду письмо писать.
Они вышли вместе, и Оверин зашел в номер Вавочки, сказал, что она авантажна и, горячо поцеловав ее, пошел к себе, но вместо писания письма, занялся расчесыванием своей подстриженной бородки и кудрявых волос. Вспрыснув себя духами, он надел новенькое зеленовато-серое пальто, новенькую модную шляпу, взял перчатки и тросточку и довольный, как школьник, надувший учителя, вышел из номера за четверть часа до двенадцати.
Старик извозчик, ездивший с ним вчера и получивший такую плату, что даже ошалел, подал фаэтон и, снимая шляпу, проговорил:
— Куда прикажете, ваше превосходительство?
— Пошел направо.
Отъехавши несколько шагов, он приказал ехать в гостиницу Ветцеля.
Через две-три минуты он был у подъезда гостиницы.
— Дожидайся меня!
— Слушаю, ваше превосходительство!
Он вошел в небольшую залу ресторана. Пожилой отставной моряк, сидевший за газетой и бутылкой пива, поднял на вошедшего равнодушный взгляд и опустил его. Лысенький, добродушный, румяненький капитан второго ранга, сидевший с двумя лейтенантами за столом, на котором стояло несколько пустых бутылок, тоже посмотрел на Оверина веселыми, ласковыми и несколько засоловевшими глазами и, казалось, припоминал: знаком, или не знаком ему Оверин?
И пока Оверин, усевшись в углу, против дверей, чтобы можно было видеть входящих, заказывал себе полсотни устриц, лысенький и толстый моряк не спускал с него глаз и, наконец, решительно поднялся и, широко улыбаясь обрюзгшим лицом с сочными, полными, губами, несколько косолапой походкой, как часто бывает у моряков, приблизился к Оверину и, протягивая широкую мясистую руку, проговорив:
— Дмитрий Сергеич Оверин… Не узнаете? Хе, хе, хе… А еще вместе в Петербурге, в Аркадии, кутили, а потом на тоню ездили… Забыли… Хе, хе, хе!
— Вспомнил, вспомнил! Очень рад… очень… Извините, забыл имя и отчество.
— Петр Петрович… Но только меня больше Петенькой все зовут. Хе, хе, хе! Петенькой! И тогда Петенькой звали… Припоминаете?
Теперь Оверин окончательно припомнил и Аркадию, и тоню, и этого моряка, милого веселого и пьяненького, с которым он познакомился случайно и познакомил его с своею компанией.
Они облобызались.
Пожилой, толстенький моряк стал извиняться, что не может остаться с приезжим, — надо на крейсер, — но все-таки есть время, чтобы выпить за здоровье известного писателя… хе, хе, хе.
— Человек! Бутылку Клико!
Он познакомил Оверина с двумя лейтенантами, и Дмитрий Сергеевич мог убедиться, что и лейтенанты знают его, как писателя. Они горячо жали ему руки, сказали, что они поклонники его таланта, и все пили его здоровье. Оверин в свою очередь потребовал бутылку и пил за здоровье моряков.
Прощаясь, пожилой моряк звал Оверина побывать на крейсере.
— Очень будем все рады.
Оверин обещал непременно приехать.
Когда компания моряков ушла, он принялся за свои устрицы и то и дело поглядывал на часы. Был первый час в начале. Сирена не показывалась.
«Наконец-то!» — подумал он, когда отворились двери. Он поднял глаза и положительно замер от восторга.
Действительно, она была хороша, эта ослепительная блондинка лет двадцати пяти, высокая, стройная и гибкая, с собранными в коронку на маленькой головке рыжими, отливавшими золотом, волосами, в которых была воткнута алая роза, и черными глазами, светившимися какой-то чарующей и в то же время насмешливой улыбкой.
Свежая, как вешнее утро, в изящно сшитом летнем платье, она шла грациозной, легкою походкой в сопровождении нескольких мужчин, в числе которых был, к удивлению Оверина, и господин товарищ министра. Подбежавший лакей указал им накрытый столик невдалеке
