спать.
Голос Пьеро за спиной заставляет меня подпрыгнуть от удивления.
– Прости, милая, я тебя напугал? – смеется он.
– Ничего страшного, – улыбаюсь я. – Я тут просто смотрю.
– Изучаешь наши воспоминания?
– Ага.
– Джимми написал эту прелесть лет в семь. – Пьеро тяжело опускается в кресло и поправляет очки на носу. – У него всегда был талант управляться со словами.
Я сажусь на диван.
– С ним все в порядке?
У Пьеро вырывается невеселый смешок.
– Ну как. Нет. С ним не все в порядке.
В гостиной повисает молчание. Что я должна сказать? С самого начала было ясно, что у Джимми что-то вроде нервного срыва.
– У него уже несколько лет серьезное тревожное расстройство, – с тяжелым вздохом поясняет Пьеро. – Панические атаки. Паранойя. Все началось после смерти его бабушки и только усилилось, когда закрутились дела с группой. Я такое часто видал в детстве. Мой отец страдал от этого после войны.
После панической атаки в том туалете я и сама начала догадываться, что у Джимми проблемы с психикой. Но теперь все звучит куда серьезнее, чем я думала.
– Наверное, это у него семейное, – продолжает Пьеро. – Моя дочь тоже страдает от тревожного расстройства, пусть и в легкой форме. А вот отца моего оно в конце концов свело в могилу. Он все держал в себе, отказывался об этом говорить. Никогда не плакал. Когда он умер, врачи сказали, что смерть наступила по естественным причинам. Но как по мне, отец был слишком молодым для естественных причин. Я видел, что тревога довела его до ручки. Он покинул родину еще мальчишкой. А потом эта проклятая война… Слишком много на него свалилось. Слишком мучительно для него было жить. – Пьеро кивает на фотографию в желто-коричневых тонах, на которой запечатлен мужчина в костюме. – Его звали Анджело Риччи. Почти твой тезка, да? – невесело смеется он.
– Ага.
– Поэтому я рад, что мальчик плачет, – почти бодро говорит Пьеро. – Джимми слишком много думает. У него очень богатое воображение: он представляет события, которые вряд ли случатся, и убеждает себя, что именно так все и будет. Но обострений у него не было довольно давно. – Пьеро смотрит на меня. – Хорошо уже то, что он дает выход чувствам. Если держать все в себе, будет гораздо хуже.
Такое ощущение, будто дедушка Джимми рассказывает мне это с определенной целью – но отклоняется от темы прежде, чем я успеваю об этом подумать.
– Ты не знаешь, что могло спровоцировать ухудшение?
Конечно, знаю. Слухи о Джоуэне, просочившаяся в СМИ информация о Роуэне и Блисс, давка на встрече с фанатами, паническая атака в туалете.
– Если верить новостям, у «Ковчега» сейчас бурные времена, – говорю я, не зная, как много можно рассказать Пьеро.
Дедушка кивает.
– Понимаю.
Какое-то время он молчит и смотрит на камин, не мигая. А потом вдруг спрашивает:
– Так зачем ты на самом деле приехала, милая?
– В с-смысле?
– Я же не слепой, вижу, что вы с Джимми не друзья, – хмыкает Пьеро.
Я сглатываю нервный смешок и отвожу взгляд.
– Ну… это…
Трындец. И что мне сказать? Правда звучит слишком странно. Может, Джимми не планировал просвещать дедушку насчет ножа.
– Если честно, не знаю, зачем я здесь, – наконец отвечаю я. – Никто не в курсе, что я сюда поехала.
– Правда? – Пьеро кладет ногу на ногу. – Просто решила, что так будет правильно?
– Да, – понизив голос, говорю я. – Я хотела помочь Джимми. Ему нужна была помощь, а я люблю его, так что…
– Ты любишь Джимми? – Дедушка удивленно вскидывает брови.
– Не подумайте ничего такого, я в него не влюблена, просто… он… – Я замолкаю, не в силах это объяснить.
– Я думал, вы с ним не друзья?
– Нет. Я просто фанатка.
– Ага, – кивает Пьеро. – И ты решила помочь Джимми.
– Да, потому что он нуждался в помощи, – зачем-то повторяю я. – И в тот момент только я могла помочь.
– Это благородно с твоей стороны.
– Хотя, может быть, я поступила неправильно, – шепчу я.
Пьеро пожимает плечами.
– Наши поступки редко можно разделить на правильные и неправильные. Обычно все гораздо сложнее. – Он вдруг наклоняется вперед и сплетает пальцы в замок на колене. – Но знаешь, что я думаю, милая?
– Что?
– Я думаю, что Джимми нужно разобраться со своими проблемами. А тебе – со своими.
Он произносит это не таким тоном, будто хочет поскорее от меня избавиться. Напротив, в его словах я слышу искреннее сочувствие.
– Я наслышан о фанатах «Ковчега», – говорит Пьеро. – Мне, может, и восемьдесят четыре, но я стараюсь следить за тем, что творится в мире.
Он замолкает, словно подбирает слова.
– Самое печальное то, что вы, фанаты, ничуть не заботитесь о себе.
Я смотрю на него с изумлением.
– Вы душу готовы отдать за этих мальчиков. Цепляетесь за них так, будто они боги, сошедшие с небес. В них – смысл вашей жизни. Но, если отбросить все это, становится ясно, что вы совершенно себя не цените. – Пьеро вздыхает. – Вы отдаете всю свою любовь – и ничего не оставляете себе.
– Н-не думаю, что все такие, – запинаясь, говорю я.
– Но ты точно такая. – Пьеро смотрит мне прямо в глаза.
– Вы же меня совсем не знаете.
– Зато я знаю, что ты поехала в маленькую кентскую деревушку с едва знакомым парнем, не предупредив ни друзей, ни семью. И все потому, что он немного растерялся.
Я вдруг думаю, что Пьеро Риччи нравится мне не так уж сильно.
– Я знаю, что он попросил тебя о помощи. И хорошо, что он это сделал. Но беда вот в чем: нельзя все время полагаться на других и ждать, что они решат твои проблемы. Рано или поздно настает момент, когда человек должен сам себе помочь. И поверить в себя.
– Вы сейчас говорите о Джимми или обо мне?
– Это ты мне скажи, – улыбается Пьеро.
Дедушка оказался прав: я не замечал, что плохо питаюсь, но сейчас легко влез в свои старые вещи – хотя думал, что давно из них вырос и раздался в плечах. Неужели я снова стал таким же хилым, каким был в четырнадцать? И ведь не скажешь, что я морю себя голодом. Или все-таки морю?
А вот комната кажется куда меньше, чем я помню. Она уменьшается всякий раз, когда я приезжаю, как будто сжимается, чтобы однажды меня раздавить.
Внутри почти ничего не изменилось. На стенах висят постеры музыкальных групп. На шкафу темнеют наклейки. В углу комнаты притаилась моя старая гитара. На кровати – плюшевые игрушки. Постельное
