поручением, и вряд ли он вернется раньше, чем через несколько месяцев. Мне велели присматривать за вами в его отсутствие. – Он смущенно дернул уголком рта. – Если, конечно, вы согласны и вас это устраивает.
– Но почему так срочно? – не дала ему сменить тему Ава. – Он знал, что уезжает?
– Джеймсу доверяют другие задания, нежели нам, – ответил Альфи таким тоном, что Ава поняла – больше она от него ничего не добьется. Но перестать ломать голову над внезапным исчезновением Джеймса она не могла. Куда он уехал и чем будет заниматься так много времени?
И как это связано – если вообще связано – с Лукасом?
Вывести Сару и Ноя из города в лес, к макам, не представляло труда. Их поддельные документы были сделаны на совесть, плюс перемещаться им предстояло вечером, так что если бы их кто-то остановил, то вряд ли бы заметил в удостоверениях нечто подозрительное. В первую очередь Элейн беспокоила Сара – неважно, насколько спокойно ей жилось в доме Манон, затравленное выражение не покидало ее глаз, взгляд постоянно бегал, пытаясь вовремя заметить угрозу, а сгорбленные плечи словно хотели сделать саму Сару и ее сына как можно более незаметными. Никакое усилие воли не могло искоренить эту привычку, она въелась в кости от необходимости все время быть начеку и готовым бежать – из убежища, которое раскрыли, от человека, которого заподозрили в коллаборационизме – улыбающегося старика с трубкой в кафе или доброго учителя младших классов.
Вечер, когда Саре и Ною предстояло отправиться в путь, наступил быстро. Они пришли на склад и втроем с Элейн ждали посредника из Сопротивления, который должен был отвести их к макам. Но когда посредник наконец появился, сердце Элейн ухнуло куда-то вниз.
Это был Этьен.
Правда, он совсем не походил на того Этьена, которого она знала: его кожа приобрела желтоватый оттенок, стала тонкой, как пергамент, он не брился несколько дней и, судя по еще более заметным, чем раньше, синякам под глазами, толком не спал уже несколько недель.
В его взгляде, когда он посмотрел на Элейн, стояло выражение боли и сердечной муки. Они дурно расстались в прошлый раз, и та встреча время от времени всплывала в памяти Элейн, например, когда какой-то звук вырывал ее из глубин сна, и бешеный стук сердца подстегивал не менее бешеный бег мыслей в предутренние часы очередной бесконечной ночи.
Они приветствовали друг друга кивком, скрыв свое истинное отношение под маской учтивости.
Когда они вышли на стылый февральский воздух, под ночное небо, темное, как толстый бархат, Этьен заговорил первым.
– Тебя арестовало гестапо.
Кошмарные воспоминания от встречи с Вернером снова нахлынули на Элейн – набор зловещих инструментов, ужас при мысли о тех муках, которые они могут причинить, и выворачивающая наизнанку неизвестность: хватит ли у нее сил молчать или нет.
Она кивнула и напряглась в ожидании обвинений или взрыва гнева по поводу того, как многим она рисковала. Но вместо этого Этьен потер затылок и на миг прикрыл глаза.
– Слава богу, теперь ты в безопасности.
– Вообще-то благодарить нужно Николь, – отозвалась Элейн.
– Кстати, это я порекомендовал тебя в команду Марселя.
– Правда? Почему?
– Я знал, что рано или поздно ты придешь в Сопротивление, – тень от шляпы скрывала выражение лица Этьена, – и подумал, что так ты будешь в большей безопасности. Я обещал Жозефу всегда и везде приглядывать за тобой.
И внезапно стало понятно, почему Марсель взял Элейн в типографию, хотя всех ее умений хватило только на то, чтобы неплохо обращаться с «Ронео». Многие люди умели работать с небольшими копировальными машинами, но Этьен обладал весом в Сопротивлении, в этом-то Элейн не сомневалась, даже если не видела проявлений его авторитета.
– Я сама виновата, – призналась Элейн. – Останься я на складе, все обошлось бы, но я вызвалась доставить газеты, тогда-то меня и поймали.
Плечи Этьена немного расслабились, и молчание между ними стало куда более уютным.
– Ты ведь знаешь, что Жозеф беспокоился только о твоей безопасности, – сказал Этьен. – Именно поэтому он так настаивал, чтобы ты держалась от нас подальше.
Мимо них прошла группа немецких офицеров под ручку с женщинами, разодетыми в шелк и меха. Мужчины даже не заметили Элейн и Этьена, слишком сосредоточенные на своих ослепительных дамах. Собеседники умолкли и молчали до тех пор, пока компания не отошла подальше, оставив позади шлейф цветочных ароматов.
– Вскоре после того, как нацисты оккупировали Лион, мы с Жозефон ездили в Гренобль, – тяжелым, отстраненным голосом заговорил Этьен. – Обратно мы пробирались лесами, потому что несли с собой штампы, необходимые для подделки документов, а немцы обшаривали каждого, кто садился на поезд, и мы не могли продемонстрировать им свой багаж.
Пока Элейн не вступила в Сопротивление, она считала, что Жозеф неотлучно работал в Лионе. С тех пор она узнала не только о его многочисленных геройских поступках, но и постоянных путешествиях по Франции.
– И пока мы шли через лес, мы наткнулись на труп, – продолжал Этьен бесцветным голосом. – Сначала мы заметили ногу, прикрытую листьями. Мы не могли оставить тело и решили его похоронить. В процессе мы обнаружили, что это молодая женщина. Прости, что приходится говорить такое, но она была обнажена, и ее, очевидно, пытали… – Элейн содрогнулась от ужаса, мгновенно вспомнив стул в кабинете Вернера, блеск металлических инструментов, влажное, холодное сиденье, прилипшее к ее ягодицам и бедрам, и сердце, заходящееся в предчувствии боли…
Элейн снова передернуло.
– Увидев эту женщину, Жозеф подумал о тебе. – Этьен обогнул конус света от фонаря, держась в безопасной темноте. – Он знал, как горячо ты стремишься освободить Францию, помочь другим, не постояв за ценой. И хотя он понимал, что ты радостно пожертвуешь даже своей жизнью, он не мог позволить тебе так поступить.
Теперь обрела смысл и внезапная перемена в поведении Жозефа – то, как яростно он настаивал, чтобы Элейн оставила любые попытки бороться с нацистами и стала примерной женой.
Боль начала подниматься в ее душе, как паводок.
– Он мог бы рассказать мне, – хрипло заметила Элейн.
– И ты бы послушалась?
Элейн шмыгнула носом и невесело рассмеялась.
– Нет.
Этьен сделал жест, говоривший «ну вот, о том и речь».
– Жозеф любил тебя, – убежденно сказал он. – Я никогда не встречал мужчину, настолько очарованного собственной женой.
Агония в груди Элейн взорвалась миллионом острых осколков. Она считала, что лучше поговорить с Жозефом вживую, и упорно отказывалась написать ему в тюрьму – теперь сожаления об этом решении будут преследовать
