ее в напряжении, как струна, отхлынули, когда трамвай остановился и они вышли в маленьком городке, примостившемся на окраине леса. Но в лесу красиво днем, в ту пору, когда все залито золотым солнечным светом, а тихий ветерок мирно шелестит листвой. Зимней ночью все иначе, особенно когда нет луны, и в кромешной тьме не разобрать не только тропы, но и собственных ног не увидеть. И если обычно слитный неразборчивый шум леса успокаивал, то теперь весь этот треск, крики и прочие признаки лесной жизни заставляли Элейн ждать опасности за каждым кустом.
Раздалось какое-то негромкое уханье, почти потонувшее в прочих звуках, и, оглянувшись по сторонам, уже привыкшая к темноте Элейн поняла, что этот сигнал подал Этьен.
Зашуршали кусты, и из них так неожиданно возник человек, что Элейн едва успела сдержать возглас удивления – удивления, а не страха, потому что человек двигался так бесшумно, как умели только маки. Да и ни один нацист со своей выправкой и тяжелыми сапогами не смог бы незаметно скользить по лесу, усыпанному предательскими ветками и шуршащей листвой.
– Это они? – спросил молодой голос.
– Oui. – Этьен сделал шаг вперед. – Вы получили инструкции?
– Конечно.
Элейн повернулась к Саре, превратившейся на фоне смутных теней в темный силуэт.
– Вы так храбро держались. – Она осторожно, чтобы не испугать, положила руку на спину Ноя. – И ты тоже, Ной.
Она наклонилась ближе, и мальчик обвил ее ручкой за шею. Сара обняла Элейн вместе с сыном.
– Спасибо вам, – прошептала она.
– Им, возможно, не удастся переправить вас в Америку. – Элейн много раз повторяла это предупреждение, но не могла удержаться напоследок. Сара выпустила ее из объятий.
– Но мы будем в безопасности.
Да, в безопасности. Подальше от Франции. И от самой Элейн. Она никогда их больше не увидит. Возможно, даже не узнает, как они добрались и об их дальнейшей судьбе. От этой мысли в горле у нее встал комок. Наконец они попрощались, и Элейн, уходя прочь, какое-то время ощущала теплый взгляд, которым ей вслед смотрел Ной. Потом спине стало холодно, и она поняла, что Сара с Ноем отправились в путь.
Передав их в надежные руки и выполнив задуманное, Элейн вернулась мыслями к Манон, к злобным крикам и автоматной очереди. Она знала, что это значит, но все равно ее ужасало то, что ей предстояло услышать.
Именно в этот миг она окончательно поняла, почему Жозеф так старался удержать ее от участия в Сопротивлении: они многим пожертвовали во имя борьбы с захватчиками. Слишком многим. И каждая потеря причиняла такую же боль, как смерть Манон.
И, увы, впереди их наверняка ждали новые потери.
Глава двадцать первая
Ава
Ава стояла у входной двери, пытаясь одновременно всунуть ногу в черную кожаную туфельку и надеть серьги с искусственным жемчугом. На сгибе локтя у нее болталась элегантная желтая сумочка с глубоко запрятанным внутри последним письмом от Дэниела. Подобную важную вещь не стоило оставлять без присмотра в квартире, особенно теперь, когда Ава убедилась, что в ее отсутствие кто-то шарит по дому.
Ее охватывало гадливое ощущение при мысли, что неизвестный роется в ее вещах, трогает книги; ей стало противно находиться в месте, которое она считала своим, считала безопасным. Она не могла отделаться от ощущения, что ее раздели и выставили голой на публику.
Это началось вскоре после отъезда Джеймса, но признаки чужого присутствия были настолько малозаметными, что Ава поначалу приписала их собственной рассеянности. Первой ее озадачил экземпляр «Маленьких женщин», который, по возвращении домой, она обнаружила на постели, хотя могла поклясться, что вообще не брала его с утра в руки. В следующий раз дальний стул, на котором она никогда не сидела, оказался отодвинут от стола.
После этого она аккуратно поставила чашку и блюдце на самый край кухонного стола, так что достаточно было просто пройти мимо, чтобы они упали. Вернувшись домой, Ава увидела, что оба предмета стоят посредине стола, и более того, из трех наборов, стоявших в буфете, осталось только два.
Ее дом обыскивали.
С того дня ничего важного в квартире она не оставляла.
Взглянув на часы, Ава заметила, что стрелки показывают без двадцати девять, и не могла не вспомнить, что именно на этой отметке остановились часы мисс Хэвишем в «Больших надеждах», но поспешно отбросила эту мысль. На счету уже была каждая секунда, потому что им с Альфи требовалось приехать на вокзал ровно к девяти часам. Остановившись, только чтобы закрыть дверь (к обычному замку теперь добавился еще и засов), Ава помчалась вниз. Альфи уже ждал ее у выхода, с неизменной сдержанной и дружелюбной улыбкой на лице.
– Простите за опоздание. – Ава зашагала так быстро, как позволяли каблуки и влажная брусчатка. К тому же после стольких месяцев в Лиссабоне она по-прежнему попадала каблуками в стыки между кусками мозаики.
– Он поймет, если вы задержитесь, – догнал ее Альфи.
– Я беспокоюсь не о Джеймсе, – возразила Ава, – а о матери с ребенком. Я хочу поприветствовать их, как только они сойдут с поезда.
С того дня, когда Ава увидела зашифрованное послание в «Комба», прошло четыре месяца, а с тех пор, как Джеймс сообщил, что Англия готова помочь, послание не повторялось. Из этих четырех месяцев Джеймс отсутствовал два, и Ава понятия не имела, где он, пока Альфи не сообщил, что на следующее утро в девять утра Джеймс прибудет на железнодорожный вокзал в сопровождении двух людей, с которыми Ава так хотела встретиться.
Ей не пришлось думать дважды, чтобы понять, кого Альфи имеет в виду.
Они пересекли площадь Росиу и направились к изогнутым подковой аркам вокзала. Перед нарядным белым зданием высилась статуя Себастьяна, пропавшего короля Португалии, вокруг которой всегда толпился народ: хорошо одетые волонтеры и сотрудники благотворительных организаций, с утомленными лицами и табличками с именами в руках, но в основном это были только что прибывшие беженцы, осматривающиеся вокруг широко распахнутыми глазами, нагруженные мешками с пожитками, потрепанными чемоданами, в сопровождении детей. Над толпой поднимался разноязычный говор, где проскальзывали французские, немецкие, чешские, венгерские, польские и слова других языков, сливаясь в единую какофонию.
Ава и Альфи пробирались сквозь толпу, как лососи, идущие на нерест, пока не добрались до арок и вымощенной чисто-белым известняком полосы, отделяющих вокзал от перрона. В потоке высаживающихся пассажиров Ава выхватила лицо Джеймса – против обыкновения, он давно не брился и обнимал за плечи и свои телом закрывал от кипящей толпы женщину, прижимавшую к груди темноволосого мальчика.
От
